Воспоминания

О романах в бухгалтерии я уже упоминал. Но бухгалтерия была всегда на виду, и тайное общение там было почти невозможно. Несколько свободнее обстановка была в санчасти и особенно в центральном лазарете, где я работал бухгалтером — статистиком в последний год моего пребывания в лагере. Здесь возле каждой медсестры кто-нибудь увивался из лазаретных больных или прокравшихся сюда здоровых молодых людей, раздобывших больничные халаты для маскировки.

“Страдатели” чаще всего просто сидели и глазели, не надеясь на большее, но бывало всякое. Одна из сестер была, например, в связи с хозяином ларька, я уже обмолвился ранее об этом. Самая “узывная” из вольнонаемных сестер (пока она шла через зону в лазарет, просто стон вокруг нее стоял) — жена оперуполномоченного по фамилии Галенок — была предметом настойчивых ухаживаний главного лагерного бандита, умевшего, однако, держаться щеголем, шофера Олега; когда он освободился, дама эта бежала за ним, бросив мужа. Правда, через некоторое время она вернулась, а муж получил строгий выговор за плохое моральное “воспитание” жены.

Одна очень симпатичная врачиха, став временно заведующей лазаретом, держала при себе молодого эстонца, оформив его как больного и предоставив ему отдельную небольшую палату. После освобождения он на ней женился и остался в Ерцево, но потом заскучал, все бросил и уехал в Эстонию без нее.

Пожилая врач — глазник, майор медицинской службы, обращалась очень грубо и высокомерно со своими пациентами — заключенными, но не брезговала связями с наиболее молодыми и свежими мужиками.

Завхоз лазарета, немолодая и некрасивая женщина, мужняя жена и мать четырех или пятерых детей, ухитрялась находить место и время, чтобы развлекаться с санитаром, неким венгерским юношей.

В злачной накаленной атмосфере, в которой вынужденное юношеское воздержание большинства соседствовало с завидным скрытым развратом меньшинства, многие вольнонаемные женщины и девушки, даже вполне порядочные, при случае поддавались действию этой атмосферы.

Абсолютное исключение составляла дочь зам. начальника ОЛПа-2. Это была очень красивая и притом действительно невинная девушка (о том, что она “целка”, знал весь лагерь, и это было предметом особой гордости ее отца), любившая книги и мечтавшая поступить на филологический факультет. Заключенные молодые люди видели Капу очень редко и мечтали о ней, как о сказочной принцессе, заключенной в башне. Капа сохранила свою невинность вплоть до начала широкого освобождения политзаключенных. Она (и ее отец тоже) польстились на обещание некоего освобождающегося “ленинградца” (назовем его так) устроить ее в Ленинградский университет. Но она не прошла по конкурсу и, стыдясь вернуться тут же обратно к отцу, осталась на каких-то птичьих правах в Ленинграде. И уже совсем растерявшись, вступила в сожительство со своим “благодетелем”. А потом пошла по рукам. Дальнейшая ее судьба мне неизвестна.

Я сам был покорен врачем — хирургом из Ленинграда, Анной Алексеевной, казавшейся мне настоящим ангелом, возможно, мое впечатление и не было ложным. Анна Алексеевна не была красавицей, но источала мягкое очарование, сердечность, деликатность. Облик ее резко контрастировал с окружающей грубостью. В отличие от других врачей, она редко и ненадолго приходила на ОЛП, так как ее основная служба была в поселке, в больнице для вольнонаемных. Тем не менее я давно ее заметил и отчасти ради приближения к ней согласился перейти работать в лазарет (по предложению его начальника Дарбиняна, который, кстати, ненавидел слишком мягкую и приветливую Анну Алексеевну). Анна Алексеевна заметила мое к ней особое отношение и нисколько меня не отталкивала. Но обстоятельства складывались таким образом, что видеться наедине нам не удавалось больше двух — трех минут, и отношения наши не развивались.

Когда я, наконец, получил свободу и вышел за ворота лагеря, Анна Алексеевна встретила меня и бросилась на шею, но не думаю, чтобы это было результатом глубокой любви с ее стороны, скорей (мне больно писать эти строки) — надеждой на замужество. Но — как поется в лагерной песне:

Миленький ты мой,
Возьми меня с собой
И в той стране далекой
Назови меня женой.
Милая моя,
Взял бы я тебя,
Но в той стране далекой
Есть у меня жена.

После моего отъезда в Москву мы обменялись несколькими письмами, но переписка быстро заглохла.