Воспоминания

Россия имела основание вести подобную политику только в тех областях империи, где, как в северо — и юго-западном краях, польская националистическая пропаганда действовала во вред русским национальным интересам. Россия не могла допускать этой пропаганды в областях, где польский элемент был представлен малочисленной группой населения и носил определенно классовый характер и где эта пропаганда угрожала национальному единству. Было бы безрассудно и преступно подвергать Белоруссию и Украину, более древние русские земли, чем их колония — Восточная Русь или Великороссия, риску ополячения, к которому в течение двух столетий неослабно стремилась Польша, хотя, к счастью, без особого успеха. В управлении Западной Русью и заодно с ней Литвой, более сильно, но далеко не окончательно ополяченной, «антипольская политика» была законна и целесообразна так же, как в отношении к Царству Польскому она была ошибочна и вредна. Поэтому если политика Екатерины могла быть только антипольской, то политика её преемников, начиная с Александра I и до наших дней, должна была бы проводить строгую грань между законными желаниями польского народа в его родном краю и честолюбивыми замыслами польских шовинистов в обломках Литовско-Русского государства.

К несчастью для России, такое справедливое разграничение никогда не было проведено, и Польша, и Западная Россия управлялись по одному, довольно упрощенному образцу. Большинство русских администраторов, явлющихся преимущественно военными людьми, смотрело на свои обязанности со специальной точки зрения — обороны нашей западной границы. Одни из них были поглощены неразрешимой задачей защиты нашей уродливой границы, подверженной с трёх сторон ударам наших немецких соседей, другие же не могли отделаться от унаследованных и воспринятых без критики взглядов на русско-польские отношения, в которые они поэтому не умели вносить ничего нового и живого. Я уже говорил, как относилась к этим вопросам наша центральная власть. Мой голос был гласом вопиющего в пустыне. Хорошей иллюстрацией положения человека, видящего опасность среди людей, её не подозревающих, может служить история одного заседания совета министров в июле 1915 года. На этом заседании рассматривалось заявление, которое должен был сделать председатель совета министров при открытии Государственной Думы и в котором он именем Государя намеревался заявить, что Его Величество повелел совету разработать законопроект о предоставлении Польше по окончании войны права свободного строения своей национальной, культурной и хозяйственной жизни на началах автономии. Я протестовал против подобного заявления, доказывая, что для него уже давно прошла пора и что вопрос о польской автономии требовал немедленного разрешения путем Высочайшего манифеста, не дожидаясь открытия заседаний Государственной Думы. Я знал, что поляки нетерпеливо ожидали такого манифеста и что появление его произведет на них должное впечатление, тем более что они обвиняли нашу политику в колебаниях и неуверенности. Я был убежден, что они изверились в надежде, порожденной воззванием Великого Князя Николая Николаевича, обращенным к ним в начале войны, и что только голос Государя мог поддержать их угасавшие надежды и помешать им возложить свои упования на немцев, готовых на многое, чтобы подкупить их. Я тем более настаивал на таком образе действий, что несчастная Польша, защемленная в тисках врагов, должна была сделаться в ближайшем будущем их жертвой.

Я был уверен, что требуя от правительства, чтобы оно произнесло в эти критические дни для России и ещё более для Польши слово ободрения польскому народу, я служил не только его интересам, но и нашим собственным. Предложение моё встретило, однако, живой отпор под разными предлогами, которых здесь не стоит приводить, но которые, на мой взгляд, были лишены серьезного основания. В совете министров не нашлось ни одного голоса за моё предложение. Оправдали меня — и весьма скоро — дальнейшие события, когда было слишком поздно предпринять что-либо и моим противникам оставалось только сознаться в своих ошибках, что, впрочем, не было в их обычаях.

Польша была предметом частых разговоров между Государем и мной. Оставаясь всегда на почве национальных интересов России, я старался убедить Его Величество в возможности, не уклоняясь в сторону сентиментальности, совместить интересы России с желаниями большей части её польских подданных, справедливо оберегая как те, так и другие. Угодить всем было, разумеется, трудно, да в этом не было и нужды, но удовлетворить законные требования большинства было возможно, тем более что в эту пору поляки не требовали ещё национальной независимости, надежды на которую у них родились только, когда они убедились, что победа склонялась в сторону держав Согласия, и когда русская государственная власть дрогнула под напором большевизма.