Воспоминания

Как бы то ни было, я не только никогда не сожалел о моём вмешательстве в пользу назначения Витте, но убеждён, что моим вмешательством я принёс действительную пользу моей стране. Наиболее распространенным мнением среди общества в России является мнение о незначительных результатах, достигнутых Витте в Портсмуте; в этом, как и в других областях, его соотечественники и современники не совсем к нему справедливы. Лично я никогда не был в близких отношениях с Витте, наоборот, я вынужден был энергично оппонировать некоторым из его политических концепций, касавшихся вопросов внешней политики, но я считаю своим долгом воздать ему должное за то, что им было достигнуто в Портсмуте. Никто из профессиональных дипломатов не мог бы сделать того, что было сделано им. Дело требовало всей силы личного престижа этого "самоучки", влияния его личного авторитета на широкое общественное мнение американской демократии, чтобы получить для России, несмотря на её неудачи, моральное преимущество над представителями противной стороны. Одной из причин этого преимущества являлась та способность, с которой Витте сумел использовать прессу Америки и Англии благодаря благожелательному и искусному содействию корреспондента "Daily Thelegraph" д-ра Э. Ж. Диллона. Этот замечательно талантливый публицист в течение долгого времени находился в близких дружеских отношениях с Витте и пользовался его полным доверием. Он сопровождал его в Америку, и без всякого колебания я могу сказать, что значительная доля успеха русской делегации должна быть приписана усилиям доктора Диллона. В заключение к моим комментариям этого эпизода я хочу прибавить, что когда я впервые имел случай выступить перед Думой, то почёл своим долгом защищать "Портсмутский договор, хотя это требовало некоторой смелости в то особое время. Я с удовлетворением узнал, что Витте, несмотря на своё нерасположение ко мне и несмотря на свои большие ошибки, почувствовал ко мне, его явному политическому противнику, большую благодарность. В то время как происходили переговоры в Портсмуте, я оставался вдали от всякого участия в активной политике, но несколько позже, в октябре 1905 года, я был внезапно вовлечён в сферу деятельности, которая до сих пор была совершенно незнакома мне, – в решение вопросов внутренней государственной жизни. Благодаря этому стал довольно тесно общаться с царём и одним из главных деятелей в той драме, которая разыгрывалась в то время в России. В эту историческую эпоху Россия переживала величайший внутренний кризис. Революционное движение, которое явилось результатом военных неудач русской армии в Маньчжурии, завершилось всеобщей забастовкой, которая не только остановила железные дороги, но парализовала всю экономическую жизнь страны. Серьёзные беспорядки произошли в провинции, и движение, принявшее угрожающие размеры, имело место по всей империи, в особенности в столице. Вдовствующая императрица, которая в то время жила в Копенгагене, была очень обеспокоена положением вещей, и её разговоры со мной указывали на понимание ею положения. Я имел случай в этих разговорах попытаться советовать ей и через неё убедить царя в необходимости уступок, сделанных, пока ещё не поздно, разумным требованиям умеренной литеральной партии, с тем расчетом, чтобы помочь этой партии сопротивляться в тогдашних чрезвычайно неблагоприятных условиях радикальным и революционным партиям. Мои усилия в этом направлении встретили энергичную поддержку со стороны брата императрицы, короля Фридриха VIII, человека большого чутья в политических делах, который, впоследствии наследовал своему отцу, королю Христиану IX, на престоле Дании. Императрица решила написать своему сыну и советовать ему дать России конституционную хартию с его собственного согласия, и это в то же самое время предрешало вопрос о моём отправлении в Петербург, чтобы передать письмо и явиться интерпретатором и защитником перед императором того совета, который давала вдовствующая императрица.