Воспоминания: 1802-1825

Мои взоры не могли оторваться от этого прославленного города или, скорее, от воспоминаний, связанных с этой античной твердыней, одно только имя которой оставляет в памяти неизгладимый след, с чередой великих событий, великих подвигов, процветания и превратностей судьбы.

Я с восторгом созерцал прекрасное зрелище последних дневных лучей, показывавшихся между колонн храма Минервы и золотивших этот отполированный веками мрамор.

Наш бриг бросил якорь в порту Пирея! Он был единственным в столь оживленном прежде порту. Поселения, храмы, крепостные стены, которые некогда украшали эти берега, представляли теперь всего лишь груду руин, жители, торговля, богатство исчезли отсюда, как и флоты афинян. На выдвинувшейся в море скале еще видно могилу Фемистокла, а напротив этой могилы — остров Саламин и воды, которые принесли победу Фемистоклу, поражение персам и залог величия Афинам.

Я провел ночь на борту нашего брига, пытаясь пожить за две тысячи лет до моего рождения. Едва занялся день, я сошел на берег, и не могу выразить того живого ощущения, которое я испытал, ступая по этой земле; мое воображение поднимало из руин разрушенное, вновь отстраивало храмы, воскрешало рядом со мной Алкивиада и его великих воинов.

Я следовал по следам тех стен, что соединяли порт и город Пирей со стенами Афин, они различимо видны; несколько виноградников и оливковых рощ заполняют теперь пространство, покрытое некогда домами и трудолюбивым народом. Я ускорил шаги, чтобы скорее войти в этот город — школу правителей, героев, философии и искусств. Первое, что притянуло мои жадные взоры, был храм Тезея, возведенный спустя 10 лет после битвы при Саламине; его считают шедевром архитектуры, тем более ценным, что полностью сохранился, только барельефы изуродованы. Греки, утрачивая культ своих богов, утрачивая свое величие, устроили в нем церковь, и фанатизм уничтожил украшения, которыми был убран этот храм. Я обратился к французскому консулу Фуэлю, принявшему столько участия в прекрасном труде графа Шуазёля; он познакомил меня с одним превосходным итальянским рисовальщиком Лусьери, и я обосновался в маленьком домике, который мне уступил один грек.

Пребывание в Афинах вдохновляет интерес, тем более живой, что здесь он не рассеивается никакими современными предметами: в Константинополе азиатский блеск скрывает незначительные остатки произведений искусства и памятников древней Византии, возвеличение турок затмевает славу Греции; в Риме Капитолий унижен собором Святого Петра, могущество и преступления пап смешиваются там с семью чудесами света и с римскими доблестями. В Афины не пришло ничего, что могло стать рядом с произведениями Фидия и Праксителя, и слава Периклов и Фемистоклов одна парит над обломками их отчизны. Лачуги нынешних жителей, прилепившиеся к руинам древних памятников, подчеркивают их красоту, скрывая их далеко от взора. Можно сказать, будто народ Афин только что покинул этот город, в котором землетрясение накануне разрушило прекраснейшие украшения. Это те же улицы, те же общественные места, почти та же крепостная стена… Я устремился в Парфенон, подъем туда довольно крутой; вдоль этого склона проходишь античную стену, столь же древнюю, как и рождение государства республики, входишь через ворота в это огражденное прибежище первых основателей Афин, ставшее с тех пор религиозной святыней и обращенное теперь турками в скверную крепость.

Ступени, по которым некогда с почтением и восхищением достигали входа в Пропилеи, покрыты обломками. Плохонькие пушки помещены в прекрасных остатках этого замечательного портика, но совершенно различима еще целостность его постройки, многочисленные колонны которой невредимы, и внутренний вход, ведущий в храм Минервы, существует и еще поддерживает огромный архитрав из единой мраморной глыбы, и самый дерзкий механик был бы изумлен, увидев ее перемещенной на столь значительную высоту.

Наконец оказываешься в храме Минервы и постигаешь чувство благоговения, созерцая этот памятник, столь же обширный, сколь и совершенный в своих пропорциях; колонны дорического ордера из самого прекрасного белого мрамора, который время суток окрасило красноватым цветом, поражают своей массой и совершенно сохранились; главный фасад и поднятые наверх метопы суть творения Фидия. Здесь еще находят куски мрамора, которые сохраняют все совершенство и завершенность резца этого знаменитого мастера. Две боковые стороны храма по середине открыты; одна венецианская бомба, попавшая в это здание, которое варварство турок низвело до положения порохового склада, произвела взрыв, бесчисленные обломки от которого еще покрывают внутреннюю часть и подходы к храму.