Воспоминания: 1802-1825

Деньги, которые наши войска и наш флот расточали на Корфу, заставили прибыть туда итальянскую оперу и весьма недурной балет. Одна статисточка, которая представляла лишь свою прелестную фигурку, привлекла мои желания; она была содержанкой одного старого графа-корфиота; дукаты позволили мне войти к ней, и чтобы сломать всю ее разборчивость, я вызвался с лихвой заменить господина графа: все это происходило при помощи одного толмача, за неимением еще времени достичь достаточного успеха в итальянском языке: но капитуляция была подписана, и толмач получил отставку, разговор потек своим чередом, и я удовольствовался тем, что говорил «так» (cosi) вместо ответа на все то, что она мне говорила. На другой день я оплатил 35 дукатами это слово, которое я считал совершенно невинным; так как на плохом итальянском оно означает «очень хорошо», брат прелестной девицы принес мне счет за все покупки, которые она попросила у меня разрешения сделать, и на которые я, стало быть, согласился. Время от времени вместе с моим другом Арсеньевым я заходил поужинать к прелестной статисточке, которая для большего удобства проживала совсем рядом с нашим домом. Вскоре одна из первых танцовщиц избавила меня от моей второстепенной любви, и вознесла ее до роли столь важной, что я не знаю, каким чудом ее любезность не удержала меня на краю бездны: состояние ее здоровья поставило состояние моего в такую печальную ситуацию, что ее отказы и ее признание стоили моей самой сердечной признательности.

Дама прекрасной наружности заставила меня действительно испугаться; наше знакомство состоялось в театре, в ее ложе; я старался обратить внимание всех моих знакомых на эту новую победу, и моя гордость и моя радость достигли вершины, когда я добился позволения проводить ее. Спустя несколько часов, опьяневшая от удовольствия, эта дама, произнеся мне длинную фразу о клевете, заклинала меня самым прочувствованным тоном не верить тому, что мне говорили, будто ее любовник умер на днях от дурной болезни, которой, как полагают, наградила его она. Мои прощания были весьма краткими, но страхи очень долгими, к счастью я отделался лишь испугом.

Придя в себя, я положил мои клятвенные обещания верности к ногам госпожи графини Дусмани; это была прелестнейшая вдова, собиравшая у себя часть общества. Как-то после обеда я застал ее спящей на кушетке в неглиже, которое мне показалось надуманным; горничная прикрыла за мной дверь с улыбкой заговорщицы, я разбудил спящую красавицу с помощью самых недвусмысленных ласк и был восхищен, увидев, что весьма далекая от того, чтобы обидеться, она не ответила лучше, нежели тем, чтобы засыпать так часто, как мне того было бы угодно. Я, было, укрепился в этой связи, но ухаживания английского посланника, который просил руки графини, заставили меня уступить ему место, и спустя некоторое время поздравлял новоиспеченную супругу и жалел новоиспеченного супруга.

Напротив моего дома проживала одна девица, которую длинный и худой граф-корфиот держал взаперти со всем усердием утонченной ревности. Я часто прогуливался перед ее окнами, когда месье был далеко от дома, и читал в глазах прекрасной пленницы желание найти хоть какое-нибудь развлечение в своем одиночестве. Старуха, назначенная надзирать за поведением барышни, позволила смягчить себя многочисленными мольбами и, особенно, несколькими дукатами, но опасение, которое внушал граф, отдаляло пока минуту нашего свидания. Наконец, чтобы преодолеть все сомнения, я через одного из моих товарищей велел устроить большой ужин, все издержки по которому, не участвуя в нем, я взял на себя, и на который был приглашен граф, все было устроено для того, чтобы его напоить и особенно — чтобы удержать его до 4 часов утра. В то время, как он предавался удовольствию за столом, я без опаски наслаждался подле своей любовницы всеми возможными удовольствиями. В 4 утра ему позволили покинуть пиршество, но я, несмотря на живые напоминания старухи, приходившей уведомить нас о каждом прошедшем часе, к 4 часам покинуть свое пиршество еще и не помышлял. Мы оказались захвачены врасплох, а единственная дверь, имевшаяся в квартире и в которую стучали с удвоенной силой, лишала меня всякого пути отступления. Нужно было открыть дверь, свет, как бы случайно, был потушен, а вино, заставив графа забыть обычную предосторожность запереться на ключ, позволило мне улизнуть. Я добрался до своего дома в более чем легком костюме, внушавшем мне беспокойство по поводу открытий, которые мог сделать граф, но старуха, воспользовавшись сном своего хозяина, полностью меня успокоила, принеся мне все мое платье еще до восхода солнца. Такие ужины повторялись не раз, но вместо 4 часов я предусмотрительно удалялся на час раньше.

А.Я. Италийский.