Воспоминания (1865–1904)

После Крещения я уже был в корпусе, и так как у меня средний балл по всем предметам был 9, я получил право на отпуск в течение недели. Я мог раз в неделю после занятий в 4.30 уходить домой, возвращаться же к 10-ти вечера. Этот отпуск значительно сокращал неделю.

Моя старшая сестра в это время была очень озабочена болезнью своей княгини. Терезии Петровне к концу зимы стало хуже, она сильно ослабела, чахотка делала быстрые шаги. 7-го апреля она скончалась, оставив на руках своего мужа малолетнего сына Александра, которому было всего год и пять месяцев, моя сестра в минуту ее кончины была при ней. Это было большим горем для нее, за три года своего пребывания при Терезии она очень привязалась к ней. После ее смерти всю свою привязанность она перенесла на маленького Сандро.

Я был на нескольких панихидах в Мариинском дворце, гроб стоял на высоком катафалке в круглом зале дворца – ротонде, и утопал в цветах, кругом весь зал был убран тропическими растениями, стены и пол покрыты были черным сукном.

Похороны состоялись в понедельник на Страстной. После православной панихиды совершено было отпевание по лютеранскому обряду. Я был в наряде при перевезении тела в числе пажей, шедших по бокам траурной колесницы с зажженными факелами. Нас было 24 пажа, по 12 с обеих сторон. Мы были в парадной придворной форме, но «в пальто в рукава»,[102] через правое плечо у нас была траурная перевязь из черного и белого крепа шириной четверть аршина с широким бантом у бедра, концы которого доходили до колен.

Процессия следовала от Мариинского дворца по Большой Морской мимо театров на Балтийский вокзал, где гроб внесен был в особый вагон царского поезда.[103] Роль пажей кончилась, я получил разрешение проводить тело до места погребения в Сергиеву пустынь,[104] где у Ольденбургских был фамильный склеп.

Сняв траурную перевязь и отдав факел, я в траурном поезде доехал до станции Сергиево, сестра моя находилась в вагоне с телом почившей княгини.

На станции Сергиево поезд был встречен их величествами, гроб был поставлен на колесницу – до места погребения от станции было две версты, государь шел всю дорогу пешком.

После погребения был завтрак у архимандрита[105],[106] только вечером я возвратился домой вместе с сестрой, а в 10 часов был уже в корпусе.

В мае месяце назначено было священное коронование их величеств в Москве, в котором предстояло принять участие камер-пажам и пажам, поэтому экзамены у нас начались еще на Страстной неделе. В начале мая нас уже повезли в Москву.

Экзамены шли усиленным темпом, так что приходилось очень интенсивно к ним готовиться. Прошли они у меня благополучно, и я перешел в старший специальный класс 13-м учеником из 45-ти со средним баллом около 10-ти, а за строевые занятия у меня было 11. Камер-пажество мое было обеспечено. Первым у нас был Стахович.

На коронацию было назначено 24 пажа и 4 запасных – всего 28 из обоих специальных классов, из моего, насколько я помню, – 20. Затем еще 36 камер-пажей. Из числа пажей назначено было три пары для сидения на ремнях трех золоченых карет при торжественном въезде их величеств в Москву. (1-я – ее величества с великой княгиней Ксенией Александровной, 2-я – великих княгинь Марии Павловны и Александры Иосифовны, 3-я – великих княгинь Ольги Федоровны и Марии Александровны).

Это были особые небольшие сидения, устроенные в промежутке между козлами и передним зеркальным стеклом кареты, между высокими рессорами. Пажи садились лицом к стеклу, так что невольно все время не сводили глаз с сидящих в карете императрицы или великих княгинь.

Назначение пажей было поддерживать золотыми ремнями кузов кареты, чтобы его не раскачивало, так как карета была на висячих рессорах. Выбирали пажей для этой цели по лицу, чтобы выходили пары, подходящие друг к другу. В число этих пажей был назначен и я с Муравьевым, пажом старшего специального класса. Действительно мы подходили очень друг другу, были одного роста и по лицу были схожи. Нас и возили раза три в придворно-конюшенную часть, чтобы примерить нас к карете императрицы, сидения приспосабливали к росту.

Я был очень счастлив, что меня удостоили этой чести, моя мать была тоже очень довольна. Но когда нас привезли в Москву, то меня постигло большое разочарование. Меня отставили, назначив вместо меня моего товарища Воейкова, гораздо меньше меня ростом и совершенно не подходящего Муравьеву. Воейков был очень некрасив и непредставителен, его даже звали в корпусе нецензурным именем из-за его фигуры. Ротный командир, объявляя мне, что я заменен Воейковым, сказал, что это вследствие желания императрицы. Отец Воейкова был генерал-адъютантом, помощником командующего главной квартирой, очевидно, он и попросил министра двора[107],[108] спросив предварительно у императрицы, не будет ли она против, если его сын будет сидеть перед ней на ремнях. Из этого и было выведено, что императрица приказала. Я не показал и виду, что я обижен, но в душе я чувствовал горькую обиду, это испортило мне настроение в Москве.