Воспоминания

На первый взгляд трудно представить более разных людей, чем отец Михаил, доктор Тишин и я. Один — монах, сын провинциального священника, человек высоких нравственных принципов и культуры, прошедший через тяжелые испытания и оторванный от жизни. Другой — умница, выросший в нищете, добившийся успеха в жизни только благодаря своим способностям и силе духа, честный, искренний человек, но неверующий, безразличный к идеям, которые отличаются от его собственных. А тут еще я, воспитанная самым традиционным образом, впитавшая в себя все предрассудки своей среды, которые до сих пор влияют на мое мировоззрение, неопытная и наивная, с незрелыми суждениями, однако стремящаяся найти путь в другие миры. Несмотря на все эти различия, между нами зародилась дружба, которая продолжалась два с половиной года, пока мы были вместе. Эта дружба оставила глубокий след в моей душе и повлияла на мою будущую жизнь. Когда нам пришлось разойтись в разные стороны, по всей вероятности навсегда, мне казалось, что я расстаюсь с очень дорогими и близкими людьми. Они дали мне то, что никто до них не давал — возможность развиваться, — и подготовили, каждый по–своему, к последующему ходу событий. Если бы не они, не знаю, как бы я сейчас жила.

Отец Михаил придавал внутренний смысл и красоту духовным верованиям и учениям, которые прежде были для меня пустым звуком. С детства вера окружающих меня людей казалась мне проявлением либо сентиментальности, либо любви к внешним обрядам, либо дисциплинарными мерами в частной и общественной жизни. Неискренность такой веры раздражала меня. Но в разговорах с отцом Михаилом я поняла, что православие — часть русской души, что оно тесно связано с психологией людей, что оно отличается широтой взглядов и наполнено простой и мудрой поэзией. Под его руководством я начала заново изучать православие и постигла его истинный смысл. Мы вместе читали работы основателей церкви, изучали правила церковных богослужений и Библию. Он оживил во мне веру. Отец Михаил сопровождал наши чтения объяснениями и историями из своей жизни; он описывал мне жизнь в монастырях и рассказывал о трогательных и любопытных традициях русского духовенства.

Тишин, с другой стороны, олицетворял собой мировоззрение, противоположное тому, в котором я воспитывалась. Я лишь подозревала о существовании других взглядов на жизнь, но не знала, в чем они заключались. Тишин не был ни революционером, ни «ниспровергателем устоев», как в России называли радикалов, однако настроен был радикально, хотя не состоял ни в одной партии. В молодости он никогда не участвовал в студенческих восстаниях, столь часто вспыхивавших в те дни. Благодаря воспитанию в семье староверов он сохранил определенное уважение как к религиозным, так и социальным принципам, в которые сам не верил.

Я была для него принципом, в который он не верил, но уважал; он был вежлив и предупредителен по отношению ко мне. Он осторожно старался расширить мое восприятие жизни и постепенно избавлял меня от предубежденности.

Он великолепно аргументировал свою точку зрения, умел логически доказать свою правоту, и временами, не зная, как ему ответить, я злилась. Я была политически и социально неграмотна, поэтому не могла вступать в такие дискуссии; таким образом, в основном говорили отец Михаил и доктор Тишин, а я сидела молча, внимательно слушая, пытаясь выработать определенное мнение. Но вначале я не могла сделать даже этого — настолько далека я была от народа и от тех вопросов, которые волновали всю Россию.

Отец Михаил и доктор Тишин часто спорили, но именно их разногласия мне помогали. Правда, в одном вопросе они были единодушны — в отношении меня. Ни тот, ни другой не могли понять моей болезненной скромности, моего желания держаться в тени и неумения распорядиться своей властью. Отец Михаил, который приветствовал смирение в церковной жизни, считал, что в мирских делах оно ни к чему, а мне — в особенности, ведь мое положение требовало от меня определенной ответственности и власти.

Тишин прекрасно знал, что дисциплина в нашем госпитале никуда не годится благодаря мягкотелости главного врача. Он слышал также о неорганизованности военных госпиталей города. Он считал — и отец Михаил его поддерживал, — что я должна отстаивать свои права и взять организационную сторону управления госпиталем в свои руки. Я не могла им объяснить, что с раннего детства любое проявление воли во мне подавляли, и даже сейчас всякая инициатива с моей стороны вызывала осуждение кругов, от которых я зависела.

Мои наставники утверждали, что моя душевная беспомощность неспособна меня защитить, особенно в эти дни, когда Россия погрязла в посредственности и узколобости. Они полагали, что моя неподготовленность к жизни и неумение постоять за себя прежде всего представляют опасность для меня самой.