Воспоминания

скоро нас выпустят. Солдаты из караула с нами разговаривали, некоторые предлагали за вознаграждение сходить к матери. Я на клочке бумаги написала коротенькое письмо и по дороге в уборную передала им. Мама ответила, что делает все возможное для освобождения, доктор Манухин тоже везде хлопочет. Большевики ценили его знания и доверяли ему быть врачом в тюрьмах. На Гороховой врачом работал молодой фельдшер, который также хорошо относился к нам, заключенным, и из всех окружающих имел самый добродушный вид. От него я узнала о хлопотах Манухина.

Мы провели в этой кошмарной обстановке пять дней, кормили нас как зверей. Два раза в день приносили большую миску с супом (вода с зеленью) и по маленькому кусочку хлеба. Некоторые арестованные получали пищу из дома и тогда делились. Вспоминаю одну красивую даму полусвета – она одевалась в тюрьме в прозрачные платья, душилась, красилась, но была очень добра: щедро делилась всем, что ей присылали. Была она арестована, так как помогала бежать своему другу, белому офицеру, и была «в восторге», что страдает за него.

Не зная, в чем меня обвиняют, я жила в постоянном страхе, как и все, впрочем. Грязь и духота. Солдаты при смене караула приходили считать арестованных, выкрикивая фамилии. Если кого вызывали на допрос, или уводили куда, или освобождали, приходили новые арестованные, на которых все набрасывались с вопросами. Кто лежал, кто разговаривал, но больше всего плакали, ожидая своей участи.

Окна выходили на грязный двор, где день и ночь шумели автомобили. Ночью в особенности «кипела деятельность»: то и дело привозили арестованных и из автомобилей выгружали сундуки и ящики с отобранными во время обысков вещами: одежда, белье, серебро, драгоценности; казалось, мы находимся в стане разбойников. Как-то раз нас всех послали на работу: связывать пачками бумагу и книги из архива бывшего градоначальника; под наблюдением вооруженных солдат мы на полу связывали пыльные бумаги и были рады этому развлечению.

Часто ночью, когда, усталые, мы засыпали, нас будил электрический свет и солдаты вызывали кого-нибудь из женщин: испуганная, она вставала, собирая свой скарб – одни возвращались, другие исчезали… И никто не знал, что каждого ожидает.

Сестру милосердия вызвали на допрос: вернулась она радостная и сказала, что ее выпускают и меня тоже вскоре после нее. Но я недоверчиво отнеслась к этому известию. Часа через два вошли два солдата и, выкрикнув мою фамилию, добавили: «В Выборгскую тюрьму». Я была огорошена, просила солдата показать ордер, но он грубо велел торопиться. Арестованные участливо меня окружили; бедная Шульгина меня крестила. Меня повели вниз на улицу. Оставалось еще немного денег, и я попросила солдат взять извозчика и по дороге разрешить мне повидать мать. Уже был вечер, трамваи не ходили, шел дождь. Мы наняли за шестьдесят рублей извозчика в Выборгскую тюрьму, я отдала все оставшиеся деньги солдату, и он согласился остановиться около нашего дома, но требовал, чтобы я отдала ему кольцо, которое мне все же удалось сохранить.

Я послала дворника наверх. Бедная мама спустилась бегом все шесть этажей, за ней бежал верный Берчик. Солдат волновался и торопил, мы обнялись и расстались, сказав друг другу несколько слов. Она уверяла, что в Выборгской тюрьме мне безопаснее, чем на Гороховой, и что она и доктор хлопочут.

В канцелярия Выборгской тюрьмы нас встретила хорошенькая белокурая барышня; она обещала помочь устроить меня в тюремную больницу, так как хорошо знала начальника тюрьмы и видела мое болезненное состояние. В первые дни Февральской революции, когда мятежники открыли двери тюрем и выпустили всех заключенных, каторжанки защищали своих надзирательниц от побоев и насилия и, поселившись в первое время невдалеке от тюрьмы, наделяли их щедро всем, что имели, отблагодарив за справедливое и сердечное отношение.

Такими и остались эти надзирательницы, прослужившие многие годы там, где было больше всего страдания и слез. Вспоминаю их с благодарностью и уважением. Старушка надзирательница, которая запирала меня в эту ночь в холодную одиночную камеру (стекло в форточке было разбито), видя, как я дрожу от слез и ужаса тюрьмы, показала мне на крошечный образок Спасителя в углу, сказав: «Вспомните, что вы не одни!»