Воспоминания

– Так вы же сами говорили: «Не отдавай, Глушков, барышникам»! Я теперь отказал всем, а вы в неохоту вошли. И мне теперь с ними назад подаваться надо. Они тоже в каприз войдут. Беда! Я скину, Федор Иванович, ежели на чистые деньги только.

– Денег у меня нет – векселя дам.

– Помилуйте, куда ж я с ними денусь? На учет уйдет. Вот ведь этакое дело вышло, сами говорили.

Вспомнилось и другое.

Мы часто ездили с Шаляпиным по окрестностям. Как-то приехали на Вашутино озеро. Шаляпин пришел в восторг и с присущим ему ребячеством решил: надо жить на озере.

– Здесь я яхту построю, на парусах буду кататься по озеру. Говорят, озеро-то монастырское. Продадут ли монахи?

Он забыл о доме, который строил как раз в ту пору в Ратухине, и поехал к настоятелю монастыря покупать озеро. Вернулся расстроенный: настоятель согласен продать, но не властен – надо запросить Синод.

– Ты подумай, – возмущался Шаляпин, – Синод! Как все трудно у нас. Жить нельзя.

Федор Иванович впал в мрачность, не ездил больше на постройку дома…

– Река там мала.

Говорил Серову:

– Озеро, знаешь, плывешь – пространство большое.

– Лоэнгрином на лебедях будете ездить, Федор Иванович? – смеялся Серов.

Федор Иванович недолюбливал шутки Серова, но смеялся. И Серова немножко побаивался.

Каюсь, мне тоже хотелось жить на Вашутином озере – построить себе на берегу избушку и завести лодку с парусом. И мы с Федором Ивановичем осенью однажды поехали туда. Эта поездка нас образумила: было ветрено и дождливо, серые волны озера шумели неприветливо. Тоска! Мы промокли и рады были, что вернулись в теплый дом ко мне, где горел камин и был уют. С той поры Федор Иванович больше об озере не заикался и стал снова ходить на постройку дома в Ратухине.

И еще вспомнилось.

Постройкой шаляпинского дома ведал подрядчик Чесноков. У него было два взрослых сына. Оба плотники, и оба работали на постройке. Шаляпин заметил, что время от времени они бегали к стогу на край леса и, достав из стога бутылку с водкой, выпивали по глотку.

И вот Шаляпин тихонько пробрался к стогу, вылил почти всю водку из бутылки, долил водой и, спрятавшись в лесу, стал ждать. Вскоре сыновья подрядчика подбежали к стогу. Сначала хлебнул из бутылки один, потом другой. Выпив, с недоумением посмотрели друг на друга. Опять хлебнули. И опять изумленно посмотрели друг на друга. Потом – на бутылку.

Шаляпин хохотал целый день.

– Если бы ты видел, – говорил он Серову, – как они на бутылку смотрели!

И так вспоминая нашу совместную жизнь там, далеко в России, я еще резче ощутил, как печальна была наша теперешняя встреча с Шаляпиным. Все слышалось, как он сказал: «У меня здесь камень», – и показал на грудь.

* * *

Вскоре я простудился и захворал. Ко мне пришел мой приятель Николай Николаевич Куров и сказал мне, что Шаляпин очень болен и что мало надежды на его выздоровление[52].

Я огорчился. Не хотел верить.

– Что ты! Это ведь богатырь. Ему теперь, должно быть, всего шестьдесят четыре года, не больше. Правда, он кажется больным. Но здесь ведь хорошие доктора.

В газетах ничего о болезни Шаляпина не писали. Я хворал и не выходил на улицу.

Через несколько дней опять навестил меня мой приятель и сказал:

– А Шаляпину очень плохо. Ему делали переливание крови. У него, говорят, белокровие.

– Что это за белокровие? – спросил я. – Это у Вяльцевой было. Что же это такое?

– Кровь делается белая, возрастает количество белых шариков. Точно не знаю… – сказал Куров. – Дочь, говорят, кровь дала для переливания.

Мне вспомнилось, как часто при последних моих встречах с Шаляпиным он заговаривал о смерти, с каким интересом расспрашивал меня – кто из наших прежних знакомых жив, кто умер, как однажды сказал: «Как странно, ведь никто не знает, что такое смерть. Тот, другой умер, а мне кажется, что я не умру. Как это устроено в душе все странно. Если бы человек сознавал смерть, то он бы не покупал землю, не строил бы домов. Я же вот хочу купить имение под Парижем – мне советуют – и поеду туда отдыхать. Мне еще надо в Америку ехать петь, только стал я скоро уставать».

Дурной сон

Ко мне пришел доктор и сказал:

– Что же, температура нормальная. В солнечный день можете выйти ненадолго.

После его ухода я заснул. И видел во сне, как пришел ко мне Шаляпин, голый, и встал около моей постели, огромный. Глаза у него были закрыты, высокая грудь колыхалась. Он сказал, держа себя за грудь:

– Костя, сними с меня камень…

Я протянул руки к его груди – на ней лежал холодный камень. Я взял его, но камень не поддавался – он прирос к груди.

Я проснулся в волнении и рассказал окружающим и Курову, который ко мне пришел, про этот странный сон.

– Нехороший сон, – сказал Николай Николаевич. – Голый – это нехорошо.

А утром я прочел в газете, что Шаляпин умер.

Я встал, оделся, хотел куда-то идти. Лил дождь. Пришло письмо из редакции с просьбой поскорей написать о Шаляпине. Я поехал в редакцию. Трудно было писать. Слезы подступали…

Вернувшись домой, я застал у себя Петра Николаевича Владимирова – артиста балета.