Воспоминания

– Так, – отвечает Арас. – В горах Гималая давно было много цыган. Жили они, добро-здорово, в низовьях гор и были все крестьяне. А повыше, в горах, жили их господа, тоже цыгане. И эти цыгане не делали ничего, а только пели. Про любовь пели, жизни красу, добро-здорово. И которые жили ниже, считали тех, кто жил выше, – богами. Только народ, снизу который, выгнал господ сверху – своих богов-то. Иди куда знаешь, довольно петь про любовь. Ступай к черту. И вот пошли они, боги, через Афганистан, Памир, Кавказ, кто куда… Скажи правду, – вдруг перебил самого себя Арас. – Есть у вас в Нижнем цыганский банк?

– Нет, – говорю. – Цыганского банка нет.

– А в Москве, Петербурге есть?

– Нет, не слыхал.

– Скажи правду, – настаивал Арас, – в Лондоне, Париже есть цыганский банк?

– Тоже, будто, нет.

– Вот видишь, а цыгане в Москве есть, в Петербурге есть, в Париже, в Мадриде – где хочешь, добро-здорово, есть.

Я вспомнил, что, правда, в какой-то опере хор поет: «Испанские цыгане, мы прямо из Мадрида» – и сказал:

– Верно, цыгане всюду есть.

– Вот видишь, капитан, цыгане-то везде есть, а денег у них нет. Они бедные, их вот отсюда выгнали. Они были господа, наши боги, а теперь поют они везде про красу жизни, про любовь. Вот что – Крыша Мира-то!

Арас встал, бросил в костер пучок сухой бересты. Пламя вспыхнуло, и я увидел, как из-за веревки, разложенной по земле кругом карагача, смотрят на нас тысячи блистающих и мерцающих глаз.

– Что такое? – сказал я Арасу.

– Это ящеры, капитан, пришли на огонь, а перейти веревку не могут. Она из бараньей шерсти, они и боятся. Баран их ест – ящеров, змей.

Арас засмеялся, похлопал в ладоши. Тысячи огоньков-глаз за веревкой мгновенно погасли. Ящерицы исчезли.

– Только не ходи, капитан, за веревку, – сказал мне Арас, – и змеи есть, изжалят – умрешь.

Все притихло под звездами. Все уже спали под карагачем.

* * *

И после, когда я видел цыган и слушал пение одной из богинь, Варвары Паниной, в их карих глазах я видел далекие Гималаи, и с песней их я в чувства лучшие летал, в мечту любви, заманчивые чары, и вспоминал я мою смелую и радостную юность – горы, березоньку и тайную пустыню Гиндукуша.

Италия

Обернутый в плащ, с надвинутой на лицо шляпой, ночью пробирается герцог Козимо Медичи по узким улицам Флоренции на пьяцца делла Синьориа, чтобы спрятаться в тайник пьедестала, над которым возвышается закрытая чехлом статуя Бенвенуто Челлини «Персей».

Рано собирается народ на площади. Согнувшись, следит герцог, дожидается, что скажет толпа о создании его любимого мастера. «Я узнаю, как он думает, как чувствует народ. Поймет ли он, – беспокоился герцог, – величие духа моего Бенвенуто?»

Волновался герцог, вероятно, более самого Бенвенуто, которого не было на площади.

«А если не поймут?.. – думал герцог, и гневом наполнялась душа аристократа. – Но я поверну его. Санта Синьориа, Матерь, молюсь, пошли народу сознание красоты, дай им, моим флорентинцам, подняться из убожества духа, дай им постигнуть высоту искусства».

Долго сидит герцог, переставляя удобнее согнутые ноги. Утренний холод пробегает по спине.

…Тихо шепчутся слуги во дворце. Кто та донна, та любовница, к которой ушел герцог? А может быть, он ушел молиться, а может быть, ночное свидание с генуэзскими друзьями? Пуста постель герцога.

Бодро осветило солнце пьяцца делла Синьориа. Народ толпится. Торжественно протрубили трубы, и спала завеса: изящную бронзу Бенвенуто осветило солнце. Вставив в уши рупоры, герцог сказал про себя: «Венитэ адоремус». Слышит: ахнула площадь криками восторга. И герцог, держа рупоры у ушей, почувствовал, что у него из глаз льются слезы несказанной радости и счастья, и губы шепчут: «Народ… народ мой… народ, я рад, я рад.»

Чувствует, что его сзади кто-то толкнул. В темноте тайника он протянул руку: собака, его собака, нашла его и залезла к хозяину. Он в радости гладит ее, целует морду и говорит:

– Элла, народ понял, слышишь, Элла, я счастлив… Народ мой вырос, он понял Бенвенуто, он будет господин, как я. Я хочу, чтоб он был как я. Я подниму его до понимания жизни и красоты.

И слышит герцог, как восторгается народ и шумит пьяцца делла Синьориа. И льются слезы у герцога. Верный пес лизнул лицо хозяина. А герцог все слушает и придерживает руками рупор, и слышит он – говорит женщина близко:

– Бенвенуто, за твое созданье я бы пошла за тобой всюду, отдала бы тебе себя.

«Знакомый голос.» – дрогнул герцог.

– Грацие! – крикнул он громко.

– Ах! – услышал герцог: донна упала в обморок.

– Грацие, грацие! – кричала около толпа. – Персей сказал: «Грацие»! Колдовство. Грех! Святую воду, скорей, святую воду!

Герцог вылез из тайника и, встав, крикнул народу:

– Это я сказал «грацие» – и вам, и ей! Донна сказала, что за создание красоты она пойдет за Бенвенуто.

И он обнял стоявших около литейщиков и рабочих. И народ, подняв герцога на руки, понес его во дворец.

– Я самый счастливый человек в мире, – говорит Козимо Медичи.