Воспоминания

— По всему было видно, — рассказывал потом отец, — что его любимцами были сын Олег и дочь Татьяна. Хорошо говорил об Игоре, назвал его сорванцом, добавив, что он немного старше Юры и что судить о нем окончательно еще трудно. Очень меня поразило, — говорил отец, — что он ни слова не сказал о великой княгине. Мало того, когда мы говорили обо мне, он сказал: «Вы счастливец, что ваша жена так вас понимает, поддерживает и помогает вам». Видно, у него не все в этом отношении благополучно.

Во время разговора вел. князь встал с тахты, отец последовал его примеру.

— Чего вы вскочили? Сидите, пожалуйста, — сказал Константин Константинович и, подойдя к спиртовке, зажег ее и поставил подогреть чайник. Затем налил отцу и себе. После этого стал в раздумье ходить по комнате.

— Да-а!.. — наконец с сердцем проговорил он, — Что они от меня хотят? Что им нужно? Они лезут буквально во все мои дела — в Академию, в мою семью, в мою личную жизнь! И все это под видом добрых советов, наставлений… Видите ли, я мало обращаю внимания на политические взгляды моих академиков, зачем я отдал своего сына Олега в Царскосельский лицей, а не в Кадетский корпус, — это нарушение всех традиций царской фамилии, дурной пример! Теперь о моей пьесе: они говорят, что она повод к опасной ереси, призыв к толстовству! Где там толстовство, при всем желании не могу понять!.. Иной раз начинаешь завидовать брату Николаю, который сидит себе в ссылке в Ташкенте, никто его не трогает, делает что хочет. Сколько приходится терпеть — представить трудно! Вы помните всю эту историю с Горьким, когда государь заставил отменить решение Академии об его избрании? Что мне надо было делать? Уходить в отставку! Я так и решил, а потом подумал и изменил свое намеченное решение. Ведь это было бы только па руку им. Назначили бы вместо меня какую-нибудь другую «высочайшую особу», которой бы вопросы русского искусства, науки были бы абсолютно безразличны, а многим достойным людям стало бы очень трудно работать. Я обманул их надежды и остался, но за это меня осудил противоположный лагерь. Но я по совести считаю, что поступил правильно. Ведь как-никак, а наша русская Академия сейчас располагает такими силами, которым может позавидовать любая Академия Европы. Вот только в Академии и в кругу своей семьи — я человек, я живу. А об остальном лучше не вспоминать!..

Он тяжело сел на тахту, печально улыбнулся и добавил:

— А потому давайте говорить о более интересных вещах.

В дальнейшем разговор коснулся современной поэзии. Вел. князь откровенно признался, что он не понимает теперешних символистов, хотя среди них безусловно имеются талантливые люди. Он лично считает, что задача поэзии будить добрые чувства людей, и он, по мере своих сил и возможностей, стремится идти по пути наших поэтов-классиков, у которых все просто и искренно. В его стихах на религиозные темы, так же как и в «Царе Иудейском», многие склонны видеть мистицизм. Это неверно, его к этим темам влекли поэтичность образов и высокие чувства.

Отец нам признавался:

— Здесь я уже молчал и только поддакивал. Ведь мое поэтическое образование кончалось на Майкове и Полонском. Я и вел. князя почти не знаю, кроме романсов. А о символистах почти понятия не имею, хотя со многими из них знаком.

Разговор переходил с темы на тему, совершенно не обременяя собеседников. Отец уже несколько раз пытался встать и откланяться, но вел. князь каждый раз сажал его обратно и говорил, что еще рано. Наконец, когда часы пробили три часа ночи, отец решительно встал и начал прощаться. Вел. князь подал ему пальто, стараясь не шуметь в прихожей, так как где-то поблизости спал денщик, и отпер выходную дверь. Выглянув наружу, он сказал:

— Эх, с удовольствием бы вас проводил. Очень люблю зимой ночью бродить по Петербургу, но у меня ведь еще один спектакль и боюсь простудиться.

Приехав в Москву, отец, как всегда, во всех мельчайших подробностях описал нам свои приключения. Я тогда, правда нерегулярно, вел уже дневник. В него я записал все основное из рассказа отца.

Финальный аккорд передачи музея отзвучал, но окончательная точка была поставлена несколько позже, а тем временем течение музейной жизни стало постепенно вступать в новое русло. Все чаще появлялись у нас никому не известные посетители, провинциалы, иностранцы. Газетная шумиха, поднятая вокруг передачи музея, сильно его рекламировала. Официально он еще не был открыт для широкого обозрения, посетители допускались лишь с личного каждый раз разрешения отца, но если он бывал дома, то редко кому отказывал и водил по музею сам или поручал это мне.

Наши субботние и воскресные приемы продолжались и также оживились.

В одну из суббот к нам приехал гостивший в Москве Ю. М. Юрьев. Он впервые смотрел музей. Особое внимание он уделил витрине А. П. Ленского, несколько раз к ней возвращался, подробно рассматривал экспонаты. Уже ночью, сидя за чаем, он рассказывал: