Воспоминания

Сергей Евграфович Павловский, второй режиссер, или, согласно официальному наименованию, «учитель сцены» Большого театра, был постоянным посетителем нашего дома. Это был типичнейший неудачник в жизни. По рождению — обнищавший дворянин, он рано увлекся искусством. Обладая небольшим голосом баритоном, Серг. Евгр. начал выступать в опере в провинции. Здесь судьба свела его с входившей тогда в славу молодой певицей Эмилией Карловной. Их взаимоотношения скоро закончились браком. Сам Сергей Евграфович продолжал так же посредственно петь, вызывая дружное зубоскальство критики. Эмилия Карловна же тем временем росла как артистка и певица и наконец заняла первое место в императорской опере. Сергей Евграфович тогда уже окончательно перешел на незавидное положение «мужа царицы», которого волей или неволей приходилось терпеть в том или ином деле. Все это не мешало Павловскому быть чрезвычайно культурным, развитым и образованным человеком. Он свободно владел французским, немецким и итальянским языками, обладал литературными способностями, интересовался и изучал философию. Это последнее увлечение заставило его в конце жизни удариться в толстовство, сделаться вегетарианцем и проповедовать непротивление злу. К нам в дом он понал случайно по какому-то делу, в связи с какой-то постановкой и сразу же подпал под обаяние беззаветной влюбленности в театральное искусство, которая царила у нас благодаря отцу. Его обширные интеллектуальные познания не могли не произвести впечатления на моих родителей, вместе с тем и Сергей Евграфович, очевидно, почувствовал себя очень свободно в нашем доме, где его стали принимать отнюдь не как принудительный ассортимент к его супруге. Незавидные семейные отношения в семье Павловских способствовали увлечению Сергея Евграфовича моей матерью, перед которой он рыцарски преклонялся до конца своих дней. Вместе с ней он изучал философию и преподавал ей итальянский язык. Ко мне он относился исключительно хорошо, обращался со мной не как с ребенком, а как со взрослым. Это мне импонировало и заставляло с особым вниманием прислушиваться ко всему тому, что он говорил, а слушать было что. Этот человек безусловно сыграл большую роль в формировании моего характера в моей жизни.

Как сейчас помню его немного одутловатое лицо с крупным, мясистым носом, жидкие черненькие усикии совершенно седые и словно траченные молью, мягкие волосы бобриком. Он имел привычку при чтении снимать свое неизменное пенсне в старинной черной оправе со шнурком каким-то забавным движением носа без помощи рук. Он был всегда чисто выбрит, но обязательно изрезан. Бывало, Сергей Евграфович во время субботних собраний сидит где-нибудь в уголке и тихо насвистывает, то есть делает вид, что насвистывает, так как свистеть он не умел, и слушает беседу окружающих, изредка поправляя шнурок своего пенсне за ухом. Порой он появлялся у нас вместе со своей женой Эмилией Карловной. Это была дама уже не первой молодости, но молодящаяся, с лицом, совершенно испорченным гримом, вероятно белилами, которые в ее время изготовлялись особо вредным способом на свинце. Благодаря этому, дабы скрыть дефект своей кожи, Эмилия Карловна была принуждена усиленно белиться и пудриться до конца дней. В мое время она уже закончила свою певческую карьеру и занималась преподаванием вокала. Среди ее учеников были два, которыми она особенно гордилась и привозила к нам. Это был модный тенор Митя Смирнов, совершенно неотесанный и чрезвычайно застенчивый и столь же застенчивый представитель московского купечества баритон Красильщиков. Этот последний занимался пением ради собственного удовольствия, но обладал таким тембристым и сильным голосом, что легко мог стать вокальной знаменитостью мира. Помехой этому была его болезненная стеснительность или, вернее сказать, боязнь аудитории. Он абсолютно не был в состоянии петь в присутствии кого-либо. Эмилия Карловна неоднократно созывала к себе меломанов послушать Красильщикова. Приглашенные через коридор проходили в заднюю комнату в квартиру Павловских, а Красильщиков, не зная об этом, проходил в помещение для занятий прямо из прихожей. Неоднократно его слушал и мой отец, который понимал в пении: обладая баритоном, он в свое время сам пел. Отец всегда бывал поражен редкими вокальными данными этого певца. Однажды студенческая молодежь уговорила Красилыцикова выступить на каком-то благотворительном концерте в Благородном собрании, и тот по уговору друзей дал на это свое согласие. После этого он форменным образом потерял покой и аппетит, сделался совершенно больным, но по-купечески сдержал данное слово. Он явился в Благородное собрание с нотами, во фраке, с аккомпаниатором, дождался, когда его объявят с эстрады, вышел, растерянно обвел зал блуждающим взором и, безнадежно махнув рукой, ушел обратно в артистическую и уехал домой.