Воспоминания

Раз как-то Сергей Евграфович вместе с Эмилией Карловной тряхнули стариной и пели у нас какой-то дуэт из не запомнившейся мне итальянской оперы. Их выступление было даже записано у нас в фонографе — аппарате, которым увлекался мой отец и которым ведала моя мать.

В молодости Эмилия Карловна была, судя по фотографиям, миловидной пухленькой немочкой, которая должна была нравиться и действительно обладала редким голосом. Она боготворила память П. И. Чайковского, с которым была коротко знакома и который поручил ей первое исполнение партии Татьяны в «Онегине», при появлении этой оперы на императорской сцене. Впоследствии Эмилия Карловна подарила отцу в музей все письма к ней великого композитора*.

Сергей Евграфович всегда чем-либо увлекался и что-либо делал: то он с головой уходил в резьбу по дереву, то учился шить сапоги — дань толстовству, то занимался литературой. Так им была переведена детская книга «Приключения Фисташки». Перевод был сделан хорошо, книга по содержанию — занимательная, но Павловский принужден был долго искать издателя, а когда он его нашел и книга была напечатана, она почему-то пошла туго. Сергей Евграфович, привыкший к своим неудачам, смотрел на это философски. О Сергее Евграфовиче Павловском мне придется еще говорить неоднократно.

Другим постоянным нашим посетителем из артистического мира был Петр Александрович Волховской.

Происходя из хорошей дворянской семьи Поповых, он рано увлекся театром, и в частности опереттой, порвал с семьей и ушел на сцену. В оперетте Волховской сделал себе громкое имя как комик, выступая по преимуществу в провинции. Приходилось ему играть и с корифеями русской оперетты 70-80-х годов. В мое время он уже был на покое, существуя на небольшие, но достаточные деньги, доставшиеся ему по наследству. Наружность его была примечательной — я редко видел более уродливое лицо, но вместе с тем оно было проникнуто совершенно исключительным благодушием и благожелательством. Прекрасно владея мимикой, Петр Александрович чрезвычайно меня забавлял, изображая обезьяну в зоологическом саду. Бывал он у нас обычно по воскресеньям к обеду. Тут для меня возникала новая забава — смотреть, как П. А. пьет водку. Пил он неизменно панашинскую — рюмки две, три, не больше, но это было целое священнодействие — он чокался, опрокидывал рюмку в рот, крестился, шлепая себя по лбу ладошкой, и проглатывал водку.

После обеда Волховской неизменно садился за рояль и играл для меня «Чижика» с многочисленными сложнейшими вариациями. Старшие заслушивались его игрой. Это он всегда совершал вроде какого-то обряда.

Петр Александрович, несмотря на свой уже немолодой возраст — ему было лет шестьдесят, был большим любителем ходить пешком. Раз в год он обязательно отправлялся на богомолье к Троице пешком. Шел неспеша, обычно рано утром, вечером и ночью, а днем отдыхал где-нибудь в лесочке в тени. Приходя обратно, привозил моим родителям вынутую просфирку и обычно рассказывал свои приключения.

— Иду я вечером, луна светит, хорошо, — повествовал он, — закурить захотелось 4* . Сел я у оврага, ноги свесил вниз, развернул свои харчи и закусываю. Спина взмокла, а сзади ветерок. Дай, думаю, чтобы не продуло, зонтик расставлю и поставлю сзади. Устроился хорошо, продолжаю отдыхать — вдруг чувствую, кто-то меня в спину толкает прямо в овраг. Еле успел отскочить. Вижу, сзади мужичок подвыпивший. «Ты что делаешь, безобразник?» — «Простите, барин, а я думал — вы черт». Действительно, зашел я потом сзади, посмотрел на свой зонтик в лунном освещении — два рога торчат наверху, а ручки с крючком вроде хвоста, а пьяному — мало ли что представиться может».

Подобных приключений у Волховского было всегда множество, и посетитель он был приятный, интересный собеседник и воспитанный, культурный человек добрейшей души.

Когда мы живали на даче в Гирееве, в двенадцати верстах от Москвы, Петр Александрович бывал у нас каждое воскресенье, причем неизменно приходил пешком из Москвы. Раз как-то летом родители отправились с ним в Кусково в летний сад «Гай», где давали какую-то старинную оперетту. Сели в первом ряду. Среди главных исполнителей отличался какой-то толстый опереточный актер, которого Волховской знавал еще на сцене молодым человеком. Сидя в партере, Петр Александрович немедленно стал строить ему уморительные гримасы, чем поставил исполнителя в крайне затруднительное положение, особенно в патетических местах.

Шутить Волховской любил, но всегда благодушно и незлобиво.