Воспоминания

Последние два дня пребывания моего в Петербурге я провел спокойно, отдыхая и осматривая петербургские новинки. Я два раза был в театре, один раз в опере итальянской (давали «Риголетто»), тут я был даром в ложе брата и сестры, которые сообща были абонированы на весь зимний сезон, а другой раз в Александринском театре в складчину, где не помню, что давали. Новинок в Петербурге оказалось очень мало с 1849 г., когда я его покинул. В это семилетие он очень мало изменился. Исаакиевский собор хотя и близок был к концу, но еще не был окончательно готов и освящен. Его освятили только 30 мая 1858 года, т. е. еще спустя полтора года после моего пребывания в нем в 1856 году. Снаружи он был почти готов, и я любовался им. Из новинок было то, что вблизи Исаакия строили памятник императору Николаю I. Делали еще только фундамент. Проект же памятника я видел в строительном училище. Он решительно не понравился мне. Что за идея была представить императора на коне в полной парадной кавалергардской форме, как будто бы на каком-нибудь параде?.. Как будто император этот только и занимался парадами и разводами, как желчно писал об этом тогда Герцен в своем «Колоколе»? Когда я рассказал свои впечатления брату Михаилу Михайловичу, то он совершенно был со мною согласен, что идея памятника неприглядна, и притом высказал: «А знаешь ли, какую надпись для памятника сочинили здесь в Петербурге?» — «Какую?» — «А вот какую: „Императору Николаю I благодарная Россия за 18 февраля 1855 года“».^{99} Действительно-то скандальная надпись эта была измышлением Герцена. Здесь, кстати, отмечу, что тогда же я услыхал курьезное четырехстишие следующего содержания:

Ставят памятник отцу,
Стало дочери конфузно,
Что такому молодцу
Ей пришлось смотреть все в гузно[32]

.

Кстати, о «Колоколе» Герцена^{100}. Это издание было очень распространено в России в первые годы после смерти императора Николая и, несмотря на запрещение этого листка, он как-то проникал всюду. Достаточно того, что на одной почтовой станции от Курска к Харькову я на столе в общей комнате для приезжающих, к удивлению своему, нашел один из современных номеров «Колокола». Вероятно, распространители этого журнала нарочно оставляли номера его во всех подходящих местах. Станционный же смотритель и не подозревал, что это издание запрещенное. И в каждом-то номере этого «Колокола» помещались страшные нападки и инсинуации на покойного императора. Так, «Колокол» окрестил его названием Незабвенного, и как «Колокол» в первое время, то есть приблизительно до эпохи освобождения крестьян, был с удовольствием читаем в России, то название Незабвенного чуть-чуть было не привилось окончательно. Нередко было услышать в разговорах лиц самых благонамеренно-консервативных выражения вроде следующих: «Это было при Незабвенном…» и «При Незабвенном таких порядков не бывало!..» и т. п.

Помню, что в мое же пребывание в Петербурге мы узнали о радостной для нас вести, т. е. о производстве брата Федора Михайловича в чин прапорщика^{101}. — Теперь до всепрощения его оставалось уже недолго, и можно даже было помышлять об этом.

Наконец 30 октября, во вторник, я окончательно распрощался с Петербургом впредь до 1864 года. С братом, увы, распрощался навеки! Его я уже более не видал. Он скончался, как об этом будет изложено ниже, в 1864 году.

Выехав из Петербурга 30-го утром, я утром же 31-го, в среду, был опять в Москве.

Приехав в Москву, я передал, конечно, всем нашу общую радость по поводу производства брата Федора Михайловича в прапорщики. Все были очень обрадованы этим, а дядя за обедом велел матушке-теще (так звал он бабушку Ольгу Яковлевну) распорядиться насчет шампанского. Все мои родные остались тоже очень довольными результатом моих хлопот относительно места, и все были уверены, что при обещании Чевкина и Ростовцева я долго не останусь в Елисаветграде.

Но вот, наконец, наступил канун моего отъезда. В понедельник 5 ноября я пообедал у тетушки и распрощался с добрыми дядей и теткой, — с первым уже навсегда, потому что он скончался в 1863 году. С теткой я еще виделся, но уже не с той умной и компетентной женщиной, а со старушкой, терявшей память и день ото дня с ослабевавшей головою.

Въехал я уже в Малороссию, т. е. в Полтавскую губернию, чуть свет в понедельник 12 ноября, проехал Полтаву и часов в 9 утра подъезжал к Решетиловке.

Но вот недалеко уже от дома… И вот я уже в объятиях дорогой семьи…

Наступил 1857 г., и 3 февраля, в воскресенье, Бог дал нам сына. Радость наша не имела пределов, и мы тут же порешили назвать нашего первого сына именем Александра,^{102} в честь молодого государя, плодотворные действия которого и тогда уже предвещали те великие преобразования, которых мы были свидетелями впоследствии.