Воспоминания

Какая-то безвыходность сжала мою душу. Между тем поезд остановился у станции. Светало, и за окном была синеватая муть, снежинки порхали, ударяясь о стекла. И вдруг передо мной встал образ Маруси Венкстерн с ее черными умными глазками, настоящий образ сестры- утешительницы. С каждым мигом мне становилось легче. Сначала не было никаких мыслей, был один только этот образ. Затем сверкнула и ясная мысль: нанять отдельную квартиру в три комнаты, перевезти туда все семейное добро, взять кухарку Варю и написать в Надовражное Зязе, чтобы она поселилась со мной и заведовала хозяйством. Вероятно, она согласится. На этой мысли я совершенно успокоился. Рассвело совсем, и я, с горящей от бессонницы головой, погрузился в трехтомие гегелевской диалектики. Когда я перед вечером приехал в Харьков и сел в омнибус, неожиданно из большого зеркала на меня глянул очень бледный и испитой молодой человек.

Я остановился в гостинице «Россия» на Екатеринославской улице и в тот же вечер пошел искать Ксению, которая жила поблизости. Не застав Ксению дома, я оставил записку, но, желая удивить ее, решил дождаться ее возвращения у подъезда. До поздней ночи ходил я под снегом около подъезда, но, так и не дождавшись, пошел спать в гостиницу. На следующее утро я побежал к Ксении, и произошла очень радостная встреча.

Ксения жила среди нескольких отдаленных теток, старых дев, которые совсем не вмешивались в ее жизнь. У одной из них, страдавшей болезнью глаз, был зеленый абажур на лбу. Находился дома и больной дядя Ксении — г. Пассек, сумасшедший человек, который все дни сидел в углу большой гостиной, погруженный в абсолютное мрачное молчание: его стерегли два служителя и иногда прокатывали на извозчике по городу. В доме была строгая пунктуальность. Когда било двенадцать, мгновенно подавался завтрак, нельзя было опоздать на пять минут, завтрак кончался минут в десять, и уже к четверти первого все было убрано со стола.

Ксения ежедневно приходила ко мне в гостиницу «Россия», просиживала вечера, иногда мы вместе обедали. Старичок-лакей весьма благосклонно относился к нашему роману. Часто мы брали извозчика на Сумскую и встречали сумерки в большом, занесенном снегом университетском саду. Солнце заходило все позднее и позднее, и в голубых тенях, и в криках ворон чуялось приближение весны.

Постепенно я знакомился с обществом, в котором вращалась Ксения. Это были харьковские революционеры, по большей части жившие в нищете. Ксения со свойственной ей пылкой добротой посещала самые бедные семьи и помогала, чем было возможно. Раз мы встретили на улице молодую женщину, ведущую за руку ребенка.

   — Мой брат, — представила меня Ксения и после минутной паузы прибавила: — Троюродный.

Она сообщила мне, что муж молодой женщины сослан и она одна с ребенком погибает от нищеты. Потом она рассказала мне, что один студент-революционер принес этой женщине несколько рублей, и когда Ксения спросила его, откуда он взял деньги, студент спокойно ответил:

   — Два дня не обедал. Очень просто.

От всего этого окружения Ксении веяло жизнью, теплом, человечностью, которых я не нашел в Киеве ни у Трубецких, ни у д’Альгеймов. Ксения решительно выхаживала меня, и с каждым днем я чувствовал, что возвращаюсь к жизни. Опять стали кружиться в голове стихи Пушкина и Мюссе. Представился май в Лаптеве, веселый хор девочек Венкстерн и много впереди еще неведомого счастья. Трудно было сказать, что думали тетушки Ксении о наших отношениях. Взгляды их иногда становились насмешливы. Ксения получила из Москвы письмо от матери, где была фраза: «Одно твое знакомство может иметь последствия». Мы много смеялись над этой фразой.

   — Мама, как тебе не совестно? — говорила Ксения, смотря вдаль и комкая письмо. — Какие последствия?

Однажды Ксения предложила мне поехать на несколько дней в пустое имение ее дяди К., находившееся на берегу Донца. Я, конечно, охотно согласился. Ксения много и с увлечением рассказывала мне о своем дяде К. и изображала его как «светлую личность», либерала и народника, который много делает для крестьян. Правда, он не понимает Шелли, но зато уважает Владимира Соловьева. К. не жил в то время в своем имении, а в уездном городке Волчанске, но, по словам Ксении, ничего не мог иметь против путешествия в его имение своей любимой племянницы, даже в сопровождении совсем незнакомого ему молодого человека. Мы уже собрались ехать, как вдруг у меня разболелась нога. Возобновился ревматизм, и колено стало пухнуть. По совету Ксении я обратился к одному хирургу. Тот внимательно меня исследовал, спросил, нет ли у нас в роду туберкулеза, и прописал мне мазь. Почти без надежды получить утвердительный ответ я спросил его, можно ли мне поехать в деревню. Доктор неожиданно даже одобрил поездку и разрешил умеренную ходьбу на воздухе.

И вот, расплатившись по счету в гостинице «Россия» и щедро наградив старичка-лакея, который с умилением смотрел на нашу дружбу с Ксенией, я вечером двинулся из Харькова в Волчанск, решив прямо из Волчанска возвращаться в Москву.