Воспоминания

Марфа Ивакиевна тоже по-своему воспользовалась городскою жизнью. Тотчас же накупила себе бездну чепцов в виде шишаков и шлемов, с пунцовыми и желтыми цветами, и разгуливала в них по комнатам, когда умолкшая головная боль дозволяла ей снять смоленую шапочку с кисточкой. Марфа Ивакиевна, впрочем, сейчас по приезде своем в Васильев, начала серьезно лечиться от головной боли.

— Вот спасителя мне Бог наслал, — говорила она, потряхивая чепцом, — боль как рукой снял!.. Вот и чепчик надела, и ничего… Дай ему Бог здоровья, благодетелю.

Этого спасителя в городе Васильеве звали «Тёркой»: другого имени ему я что-то не слыхала. Это был ледащий старичишка, одетый мещанином, в сертуке по пяты, с волосами, остриженными в кружок. Он носил кличку по шерсти…

Тёркой его звали потому, что он лечил трением от всех болезней, начиная от чахотки и врожденной слепоты и глухоты.

Как только, бывало, засверлит у Марфы Ивакиевны головная боль, она и кричит:

— Алёнка! Петька! Капитошка! Ефимка! Тёрку мне скорее, Тёрку! Бегите за ним! Зовите его, батюшку… Скажите, Марфа-де Ивакиевна приказали просить скорей головная боль-де приступила. Скорее, скорее!

Побегут мальчишки и девки, — одна нога тут, другая там…

И явится Тёрка…

Помолится в правый угол, поклонится Марфе Ивакиевне, да и скажет:

— Извольте, сударыня, спинкой вверх повернуться. — Повернется Марфа Ивакиевна спиной вверх, девка ей спину обнажит, а Тёрка опять помолится образам, засучит рукава, два большие пальца выставит, другие все в кулаки зажмет, да и начнет двумя пальцами вести по обеим сторонам спинного хребта.

Он ведет, и за пальцами, под кожей, выступают две наполненные кровью полосы, в толстый расплющенный палец.

Марфа Ивакиевна не то что кричит, а мычит как-то так страшно, не по-человечески, что все уши затыкают.

Вот как избороздит так Тёрка всю спину Марфы Ивакиевны, точно ее сквозь строй гнали, она и начнет еле слышным голосом молиться за здравие благодетеля Тёрки и благодарить его.

— Дай тебе Бог, отец мой, всех благ земных! Оживил ты меня, несчастную страдалицу…

А сама от этого оживленья — точно по ней карета проехала, пролежит неделю, пошевелиться не может ни рукой, ни ногой, а про спину и говорить нечего: в эту неделю у ней на спине все цвета радуги, перебывают, просто страсть взглянуть.

— Ах, Марфа Ивакиевна, голубушка, что вы с собой делаете? — скажет, бывало, ей моя покойная мать. — Ведь у вас мигрень одни сутки бывает, а с этим леченьем вы целую неделю так ужасно страдаете. Прогоните вы этого шарлатана, он вас уморит.

— Ах нет, уж не говорите этого! Ведь я чувствую, какую он в меня силу влагает. Какой он шарлатан! Ведь он это все с молитвами лечит. Нет уж, пусть его, мой батюшка, лечит как знает, ведь ему это свыше дано. Видели вы его бороду?.. Что ж, спроста это, вы думаете?.. Я в него верую. Уж вы не смущайте меня, это грех. Вот я бы вам советовала вашу Пашеньку от золотухи полечить: он бы как рукой снял всю боль. Право, попробуйте…

— Что это вы, Марфа Ивакиевна, избави Боже! Да если ваш Тёрка один раз пальцем проведет по моей тщедушной Пашеньке, она на две половины перервется. Бог с вами, у меня от одной мысли мороз по коже.

Покойница мать моя так боялась Тёрку, что, когда он приходил, зажимала уши и убегала опрометью домой.

А мы, дети, нисколько не разделяли этого страха нашей матери. Напротив, мы очень любили, когда к Марфе Ивакиевне приходил Тёрка; вместе, с ее детьми смотрели на него как на чудо, всегда ловили его на возвратном пути в передней и в один голос кричали ему:

— Господин Тёрка, сделайте милость, покажите нам вашу бороду…

— Извольте, деточки, поглядите, вот какова у меня бородушка!

При этом Тёрка расстегивал свой длиннополый сюртук, полосатую поперек жилетку, закидывал руки за шею и развязывал тесемки черного коленкорового мешка, в котором была спрятана борода.

Во время этих приготовлений мы все стояли разинув рот, следя за его движениями.

Вдруг Тёрка сдёргивал мешок, и черная как смоль борода, развиваясь, падала до полу. При этом мы, обыкновенно, вздрагивали и вскрикивали невольно. Но скоро робость наша проходила, мы начинали щипать диковинную бороду, мерять ее своими маленькими руками и тащить ее каждая в свою сторону.

— Полно, полно, барышни! Не извольте путать… Нехорошо, не балуйте, дайте я спрячу…

— Ах, нет! Дайте еще поглядеть, еще рано… Отчего у вас такая длинная борода? — спрашивали мы.

— Так уж по милости Божией порожден… Читали вы про Самсона?

— Читали… Это этот Самсон, у которого сила была в волосах?

— Он самый и есть-с. А вот у меня сила в бородушке-с.

— Так обстригите ее, — говорила Клёпинька.

— А кто же вашу маменьку лечить будет? Где я тогда силки возьму-с?

— Да ведь маменьке больно…

— Это ничего-с, зато после пользительно будет — я им все нервы в свое присутствие приведу-с.

— В какое присутствие? В уголовную палату, что ли? — подхватила со смехом одна вострушка из нас — и все девочки вторили ей громким хохотом.