Воспоминания

Покойный государь, летом, во время лагеря, почти всегда присутствовал на учениях; а так как эти учения продолжались довольно долго и часто переходили за адмиральский час, в который его величество привык заморить червячка, то на такой случай в палатке его ставился холодный завтрак, и государь, как только начинал чувствовать голод, входил в палатку один, наскоро закусывал чем-нибудь и опять проворно уходил смотреть на ученье. Свите его величества в лагере завтрака от казны не полагалось; Толстой вызвался помочь этому горю.

— Хотите, я сделаю так, что нам будут давать казенный завтрак?

— Это каким образом? — спросили его товарищи.

— Это уж мое дело. Держу пари на дюжину шампанского, что нам будет от Казны полагаться завтрак! Идет?

Разумеется, ему отвечали: «Идет!»

На другой же день, как только завтрак государя был поставлен на место, Толстой, скорчив из себя очень озабоченного чем-то человека, проворно вошел в царскую палатку. Никто и не подумал его останавливать, потому что граф всегда имел туда доступ. Чрез несколько минут Александр Петрович с таким же серьезным видом прошел обратно на плац… Немного погодя, видно, проголодавшись, государь тоже отправился в свою палатку. Вошел, взглянул и изумился: вся сервировка его стола была разорена, а завтрак весь съеден дотла!.. Не понимая, что это могло значить, государь вышел из палатки и спросил:

— Кто тут был?

— Свитский офицер граф Толстой, ваше императорское величество! — было ответом ему.

— Не пускать Толстого в мою палатку, — улыбнувшись, сказал государь. — Скрестить ружья и не впускать! Поняли?

Отдав это приказание, его величество в очень веселом расположении духа уехал из лагеря.

На другой день государь, не входя еще в свою палатку, спросил:

— Толстой приходил?

— Приходил, ваше императорское величество, — отвечали ему.

— И не пустили?

— Не пустили, ваше императорское величество.

Очень довольный этим ответом, государь, весело рассмеявшись, вошел в палатку. Но, увы, та же история: по-вчерашнему завтрак его величества был съеден до крохи.

— Позвать ко мне Толстого! — крикнул император.

Толстой мигом явился.

— Ты съел вчера и сегодня мой завтрак? — едва сдерживая улыбку, спросил Александр Павлович.

— Я, ваше императорское величество!

— Скажи мне на милость, что у тебя за фантазия оставлять меня без завтрака?

— Это не фантазия, ваше величество, а свите вашей в лагере завтрака не полагается…

— Вот что! А тебе очень хочется, чтобы он полагался? — расхохотавшись, сказал государь.

— Нам ведь тоже есть хочется, ваше императорское величество!..

— Шут ты гороховый! Ступай, прикажи от моего имени, чтоб с завтрашнего дня вам давали завтрак.

Толстой было рванулся исполнять приказание его величества, но государь остановил его:

— Постой, прежде расскажи мне, каким манером ты сегодня мог съесть мой завтрак? Ведь тебя в палатку не впустили?! Это любопытно!

— Очень просто, ваше величество! Когда меня не пустили, я обошел палатку кругом, выдернул колышки, подлез под полотно, съел ваш завтрак, вылез обратно и опять воткнул колышки на место. Вот и все-с!

— Точно, очень просто! — расхохотавшись от души, сказал государь.

Пишу все это с подробных рассказов отца, дяди моего графа Константина Петровича Толстого и тетушки моей графини Надежды Петровны Толстой. Пишу и, право, не знаю, чему больше дивиться: ангельской ли доброте императора Александра Павловича или невозможным проделкам возлюбленного моего дядюшки графа Александра Петровича Толстого? Ах, чуть было не пропустила двух самых глупейших его шалостей.

Не помню, в каком именно году, в Зимний дворец привезли (кажется, из Сибири) и установили в одной из зал огромную яшмовую вазу. Я ее видела, она была точно громадных размеров, не очень глубокая, в виде бассейна. Теперь ее давно уже нет; говорят, в 1837 году, во время пожара в Зимнем дворце, она была разбита провалившимся на нее потолком.

Так вот, несколько дней спустя после водворения этой обновки в Зимнем дворце по какому-то случаю был назначен выход. В зале, где была поставлена новая ваза, столпилось много народа: всем любопытно было посмотреть на эту новинку. Дамы особенно ахали и дивились на громадную ее величину. Одна молоденькая фрейлина даже вскрикнула:

— Боже, какая большая! Ведь в ней купаться можно…

— А вот я попробую! — вызвался Толстой и, как был, во всем параде и регалиях, вскарабкался в вазу и начал в ней представлять, как купаются воробьи, как ныряют гуси и утки…

В зале от общего хохота стон стоял… Вдруг дали знать, что государь идет… В то же мгновение Толстой исчез. Ему это легко было сделать: прилег на дно вазы и конец! Но не так легко было всем видевшим его уморительные кривлянья унять свой расходившийся хохот. Государь, проходя между двумя раздвинувшимися рядами дам и кавалеров, заметил, что все они, с раскрасневшимися лицами, еле-еле удерживаются, чтобы не прыснуть со смеху…

— Верно, Толстой? — с улыбкой спросил государь и последовал дальше в другую залу. Не успел он скрыться из виду, как Толстой вскочил на ноги, проворно вылез из вазы и очень важно и чинно присоединился к свите его величества.