Воспоминания

Маменька сконфузилась и назвала ей три кушанья, из которых последнее было — квасной кисель. Графиня Аграфена Федоровна с удивлением опять спросила:

— Что это такое квасной кисель? Я никогда его не ела, это вкусно? Дайте мне немножко его попробовать!..

Принесли тарелку киселя в гостиную и поставили перед ней на греческий столик; и она при всех наших гостях, разряженная в пух и прах, в пунцовом берете с перьями, начала одна уплетать кисель за обе щеки, приговаривая: «Mais s’est très bon»[75]. Проглотила всю тарелку, потом попросила квасу, попила, сказала несколько раз маменьке: «Хи… хи… хи… ma cousine!.. ха… ха… ха!.. ma cousine!..» и уехала. Графиня Закревская с женщинами говорить не умела. Вообще ее нашествие к нам было очень похоже на то, как дамы-благотворительницы пробуют у нищих щи…

Графиня Аграфена Федоровна была дочь родного дяди и крестного отца папеньки, графа Федора Андреевича Толстого[76], очень богатого человека, потому что он был женат на раскольнице, дочери московского откупщика Дурасова. Дедушка Федор Андреевич слыл в то время антикварием и большим любителем древностей, хотя сам в них мало имел понятия и всегда, делая новые приобретения, прежде советовался с папенькой и имел большую веру в знания своего крестника.

И надо сказать, что этот дядя был всегда добр к папеньке и никогда, даже во время невзгод, не покидал его. А после, когда папеньке, как говорят по-русски, вдруг повезло, Федор Андреевич первый возрадовался и начал гордиться своим крестником. Папенька, часто навещал старичка, но я что-то не помню, чтобы этот дедушка сам приезжал к нам в «розовый дом», но все-таки он помнил о нас, присылал к праздникам маменьке хорошие подарки, нам, детям, сестре Лизаньке и мне, прелестные игрушки. В то время он представлялся моему воображению скорее благодетельным волшебником, чем дедушкой. После я видала его и тетушку Аграфену Федоровну чуть не каждый день, сделалась их любимицей и баловницей, но все-таки не могу, сказать, чтобы чувствовала к нему такую же привязанность, как к дедушке Петру Андреевичу. Да, этот дедушка был сама доброта и ласка!.. Какая жалость, что мне не удалось с ним пожить, когда я стала побольше и могла бы оценить его вполне!

По рассказам о нем, дедушка был редкий человек и настоящий барин. Несмотря на то, что он не был богат, он всегда, по силе возможности, делал добрые дела, не гордился, принимал людей не «по платью». Забыть свои собственные нужды и успокоить ближнего было для него счастьем. С людьми своими обращался с такою добротою, что ни один крепостной человек от него на волю уйти не хотел. Но, вместе с тем, Петр Андреевич, такой милостивый к бедным и меньшей братии, богатому — будь то хоть брат родной — на ногу себе наступить не давал. Примером тому может служить маленькая стычка между ним и его меньшим братом, графом Федором Андреевичем, тем самым, о котором я только что говорила. Граф после отставки своей не имел средств держать собственный экипаж, на гитарах[77] ездить не любил, а потому усвоил привычку много ходить. Для него обойти пешком все острова и вернуться домой ничего не составляло. Вот раз как-то, тоже по образу пешего хождения, дедушка отправился на Аптекарский остров к меньшому своему брату Федору Андреевичу. Тот, сидя на своей великолепной террасе, еще издали признал его и с завистью глядел на крепкую, бодрую походку старика. Едва успели братья поздороваться, как Федор Андреевич сказал:

— Я давно увидал тебя и все любовался на твои ноги! Каким ты, брат, молодцом до сих пор ходишь… Я хотя тебя моложе, а перед тобою спасую. Вот, подумаешь, как Господь-то к нам милостив: тебе, бедному человеку, дал крепкие ноги, а мне, слабоногому — карету.

— Дурак! Вместо того, чтобы любоваться ногами старшего брата, ты бы приказал заложить свою карету и послал бы ее за мной! Да, видно, у тебя на это ни мозгу, ни душонки не хватает!..

Федор Андреевич на слова брата расхохотался, как будто бы не почувствовал щелчка, но зато, когда старик, посидев у него недолго, собрался уходить, он вдруг ласково стал его удерживать:

— Куда ты? Посиди! Еще рано… Я отвезу тебя в моей карете.

— Не беспокойся, бедному человеку Бог дал ноги! Сядь лучше в кресло да полюбуйся опять на мои ноги… А я в твоей карете не ездок…

И граф Петр Андреевич быстро, как молодой, скрылся из глаз богатого брата. И ни разу в жизни, говорят, в карету его не садился. Прямая и чистая душа был мой дедушка! И за то как все любили и уважали его. А уж маменькины сестры и братья просто боготворили старого графа Петра Андреевича за его доброту к ним. И надо правду, сказать, что они иногда слишком пользовались этой добротой. Бывало, выдумают какую-нибудь шалость, и первый у них в заговоре и секрете старый граф. И он, баловщик, поддается и на старости лет дурачится с ними вместе. Не могу не рассказать проказы, в которую наша молодежь втянула и дедушку.