Воспоминания

Именно в начале 70-х годов, после громких дел, связанных с Синявским и Солженицыным, было решено, что с «неконформистами», особенно в сфере литературы, нужно бороться не с помощью запретов, а какими-то другими, более «умными» методами. Именно тогда и родилась идея выпускать так называемых диссидентов, не только политических, как Буковский, но и диссидентов от искусства. Но таких оказалось ещё больше, гораздо больше, чем политических, потому что к тому времени сформировался целый мир художников, поэтов, литераторов. В общем, нужно было как-то решать эту проблему.

Применять против этих людей политические рычаги было невозможно, потому что большинство из них не выступало против советской власти в прямом смысле этого слова; они занимались глубинным самовыражением и создавали произведения, которые абсолютно не вписывались в простенький формат соцреализма. Особенно это касалось живописи. Но с писателями неконформистского мира надо было обращаться иначе. Скандалы, связанные с писательскими делами, уже изрядно подмочили репутацию Советского Союза. В эмиграции мы дружили с художником Михаилом Шемякиным, и он рассказывал такой случай, что на одной из выставок его прекрасных сюрреалистических работ в Японии японцы спросили его, почему он уехал из СССР. Миша ответил: «Не я уехал, меня уехали». Японцы не могли в это поверить, они просто вытаращили глаза: как это из-за картин можно выслать художника из страны, сделать его идеологическим диверсантом? С их точки зрения, это был просто бред, дикость.

Такое впечатление нелепая политика Советов производила на Западе. И всё-таки не такой уж неуклюжей она была, как казалось на первый взгляд. Советская власть избавлялась от неугодных людей. Диссидентская линия эмиграции шла параллельно еврейской, о которой был договор между СССР и США. Единственно, диссидентская линия возникла полуофициально, но всё же с определённого согласия двух великих держав в том, что инакомыслящие, то есть люди искусства, политики и прочие, могут покинуть родину по этому «каналу» (параллельно с еврейским), но уже независимо от национальности. И таким образом известные художники, писатели, поэты – тот же Оскар Рабин, Олег Целков, Михаил Шемякин, Владимир Максимов, Эдуард Лимонов и многие другие – уехали. Дело в том, что на всех деятелей неконформистского подполья были досье, все они были хорошо известны. Высоцкий, например, принадлежал к самиздату. А творцы самиздата воздействовали на общество гораздо сильнее, чем тогдашняя официальная литература. И, соответственно, интерес к ним был большой, поэтому властям ничего не оставалось, кроме как выдворять их из страны.

Если смотреть на дело с психологической точки зрения, то я был доволен своей творческой жизнью под идеологической плитой. Почему? Потому что моими произведениями восхищались люди самого высокого уровня понимания искусства. А мнение людей не просто знаменитых, но и глубоко разбирающихся в искусстве, безусловно, было для меня много ценнее, нежели мнение масс, о литературных предпочтениях которых лучше умолчать.

Поэтому, пребывая в подобной ситуации, я был полностью удовлетворён как писатель – меня окружали мои люди; это была и молодёжь, и профессора; кто угодно, но они понимали: в этой кузнице куётся настоящая литература, не советская, а именно русская. Так же, как именно к русской, а не к советской литературе принадлежат Платонов и Булгаков. Таким образом, я был счастлив пребыванием в подобной среде. Там были известные люди – как в будущем, так и уже в настоящем – и были неизвестные, но все они секли в литературе и в какой-то мере в философии.