Воспоминания

Пересекались мы также с Володей Жестковым. Он был представителем ещё белой эмиграции и, стало быть, родился на Западе. На момент нашего знакомства он был относительно молодым человеком и занимался какими-то юридическими делами, при этом будучи тонким ценителем русской поэзии. На этой почве мы с ним и сошлись, а он вдруг неожиданно стал работать на французском радио, которое вещало на русском языке. Для нас это было отрадно, ибо появилась возможность выступать. И когда я впервые пришёл туда, то был приятно удивлён тем, что было относительно мало всякой пропаганды, а в основном велись передачи культурологического порядка. В общем, французское радио оказалось куда свободнее, чем «Радио Свобода».

Сам Володя вёл типично французский образ жизни – перед тем как явиться на работу, он заходил в кафе поблизости. Чашка кофе, рюмочка-другая – и вот он уже готов начинать действовать на радио. Он был интереснейшей личностью в том отношении, что русское и западное начала очень необычно взаимодействовали в нём, создавая особый тип личности. Западное начало гасило русское, русское гасило западное, ну и выходило что-то вроде симбиоза. В общем, Володя был милым человеком и легко общался с советскими журналистами… Позвонит, бывало, из нашей парижской квартиры какому-нибудь известному советскому журналисту и скажет: «Старик, встречаемся там-то и там-то, выпьем, что Бог пошлёт, и поговорим». В судьбе этого человека не было ничего душераздирающего, и поэтому с ним было очень легко и приятно.

Исключительна была судьба советского эмигранта Коли Бокова – родственника известного советского поэта. Он приехал почти в одно время с нами, и сначала всё у него шло нормально. Боков тяготел к современным направлениям и хотел организовать свой журнал. Одно время он жил в так называемом «русском замке», который в какие-то совершенно дальние времена принадлежал киевской княжне, вышедшей замуж за французского короля. Замок был знаменитый, но заброшенный; худо-бедно его поддерживала русская община белой эмиграции, и Коля Боков там расположился.

Как я сказал, сначала всё шло нормально. Мы хорошо общались, потому что Коля был далёк от политики и изъяснялся лёгким и авангардным языком. У него появился свой тоненький, но весьма любопытный журнал «Ковчег», и как раз в это же время вдруг произошло то, что должно было произойти – Лимонов завершил знаменитый роман «Это я, Эдичка», который произвёл фурор в эмиграции. Лимонов хотел издать свою книгу на английском, но тщетно – он посылал роман в десятки издательств, и везде отказывали, причём без всяких объяснений. Пару раз только ответили, что-де «роман слишком антиамериканский». Во Франции же книгу опубликовали; нашлась замечательная переводчица – молодая женщина с очень интересной судьбой (она преподавала в одном российском университете), которая блестяще перевела роман на французский. Она, кстати, была знакома и с моими рассказами, правда, до «Шатунов» дело не дошло. По поводу рассказов же она отметила, что от них можно либо повеситься, либо вознестись на небо. Я на это сказал, что лучше вознестись, а уж повеситься – это великий грех. Она рассмеялась.

В общем, эта переводчица сделала роман Лимонова известным. В среде русской эмиграции на эту книгу были самые разные отклики, в том числе и возмущённые. Возмущались якобы просоветской направленностью (некоторые докатывались и до такого), хотя ничем просоветским там и не пахло. Иные говорили об антиамериканизме, чего тоже не было. В романе было реальное, фактическое описание того, что происходило, причём многое из описанного происходило на наших с Машей глазах. Маша ещё в Америке защищала Эдика от идиотских нападок.