Воспоминания

Я почти не видела Толстого; он не выходил из своей комнаты и только за три или четыре дня до своего отъезда стал являться к общему обеду и завтраку. Толстой намеревался поселиться в своем имении на постоянное жительство и посвятить себя распространению сельских школ; конечно, он хотел прежде всего основать сельскую школу в своем имении и лично учить крестьянских детей, что, как известно, им и было исполнено.

Некрасов после отъезда Толстого снова впал в хандру. Хотя прежний гнет был снят с русских журналистов и казалось, что настало время полной гласности, но каждый месяц появлялись новые административные меры.

Не знаю, как было с другими журналами, но на «Современник» было обращено особое внимание администрации, потому что успех его возрастал с выходом каждой книжки.

Кроме цензурного комитета, появились еще цензоры-чиновники от разных министерств, так что все статьи, за исключением беллетристики, нужно было представлять на одобрение еще особому чиновнику, имевшему право накладывать на нее свое veto.

Перечисляю, куда должны были отсылаться статьи: в министерство иностранных дел, финансов, в министерство внутренних дел, в министерство государственных имуществ, в придворную контору и в канцелярию святейшего синода.

Бывали такие случаи, что каждый из цензирующих чинов отказывался одобрить статью, ссылаясь на то, что она, по содержанию, не касается его ведомства, так что статья совершала кругосветное путешествие по министерствам и своевременно не попадала в ту книжку «Современника», для которой была набрана.

С получением одобрения министерских чиновников было много хлопот: надо было являться к ним, объясняться и упрашивать. В подтверждение сказанного приведу копию с одной бумаги, полученной Панаевым из министерства народного просвещения:

«Вследствие распоряжений, по высочайшему поведению сделанных, я прошу г. редактора и издателя «Современника» Панаева, завтрашнего числа, 17 апреля, поутру в 9 часов явиться к шефу корпуса жандармов и представить ему:

1) полную записку г. Кавелина, из которой сделанное извлечение о новых условиях сельского быта напечатано в апрельской книжке «Современника»;

2) извлечение из этой записки в корректурных листах, которое было первоначально препровождено чиновнику от министерства внутренних дел г. Троицкому и он не одобрил.[190]

Министр народного просвещения

Ковалевский.

16 апреля 1858 года».

Этот Троицкий отличался тем, что, помимо своей обязанности одобрить или не одобрить статью, присланную из редакции «Современника», часто, из любви к искусству, писал о ней пространное мнение в Третье Отделение.

Троицкий поднял гвалт, когда статья Кавелина была напечатана в «Современнике» с выброшенными им местами, отмеченными красными чернилами.

В Третьем Отделении Панаеву пригрозили, что, если он еще раз повторит подобную вещь, то журнал будет запрещен.

Кавелин также был приглашен к шефу жандармов и, как тогда говорили, ему запретили печатать свои статьи по крестьянскому вопросу. Насколько это достоверно — не знаю.

В продолжение существования комиссии об отмене крепостного права в России, где видную роль играл Милютин, в редакции «Современника» много толковали о заседаниях этой комиссии и ожесточенной борьбе двух партий — либералов и консерваторов.

Кавелин хотя не был членом комиссии, но принимал большое участие в ее работах, потому что Милютин руководствовался его знаниями и советами.

Великая княгиня Елена Павловна, как женщина высокообразованная, интересовалась ходом дела в комиссии, и на ее интимные вечера, раз в неделю, были приглашаемы Н.А. Милютин и К.Д. Кавелин, с которыми она пожелала познакомиться.

По этому случаю Тургенев говорил в редакции:

— Слышали, господа, что Кавелин сделался придворным, бывает каждую неделю по вечерам у великой княгини. Наверно к празднику получит камер-юнкерство. Очень интересно будет видеть его в камер-юнкерском мундире.

— Надо какую-нибудь овацию устроить Кавелину, когда он облачится в камер-юнкерский мундир, — сказал Дружинин.

— Да, да, — с обычным смехом поддакивал Анненков.

— Непременно. Даже надо ото всех литераторов адрес ему поднести… за то, что он поддерживает их достоинство, — произнес Тургенев.