В былые времена Гитлер обыкновенно во время остановок появлялся в окне своего вагона перед народом. Теперь же контакты с внешним миром, казалось, были ему нежелательны. Шторы на окнах со стороны перрона были опущены. Как-то мы с Гитлером поздним вечером сидели в его отделанном полисандровым деревом вагоне-ресторане за обильным ужином. И никто из нас сначала не обратил внимания, что на соседнем пути стоял товарняк; из телячьих вагонов на нас на наш стол пристально смотрели немецкие солдаты, возвращавшиеся с восточного фронта, измученные, отощавшие, многие раненные. Приподнимаясь со стула, Гитлер вдруг увидел мрачную картину всего в двух метрах от своего окна. Ни приветствия, ни вообще какой-либо реакции. Приказ порученцу немедленно опустить шторы. Так во второй половине войны закончилась одна из редких встреч Гитлера с фронтовыми солдатами, такими же, каким он сам некогда был.
На каждой второй станции поступали сведения о все большем чисчле морских подразделений, миновавших пролив. Развертывалась беспримерная операция. Пролив позади! Все суда, сведения о которых поступали от воздушной разведки, шли уже по Средиземному морю на Восток. «Величайшая военно-морская десантная операция в мировой истории состоялась», — так уважительно отозвался Гитлер, возможно, размышляя в этот момент, что никто иной, как он сам был решительным противником операций такого рода. Возможно, на секунду забывая, что эта операция направлена была не против кого-либо, а против него самого. До следующего утра десантный флот задержался к северу от алжирского и марокканского побережья.
В течение ночи Гитлер развил несколько версий столь загадочного поведения: наиболее правоподобным ему казалось, что речь идет об огромной поставке всего необходимого для поддержки наступления против теснимого немецкого Африканского корпуса. Подразделения судов сгруппировались только для того, — рассуждал он, — чтобы под покровом защищающей от немецкой авиации ночи проскользнуть пролив между Сицилией и Африкой. Или — и этот вариант больше соответствовал видению им смелых боевых операций — «противник еще сегодня ночью высадится в Центральной Италии, там он вообще не встретил бы сопротивления. Немецких войск там нет, а итальянцы дадут деру. Так они смогут отсечь Северную Италию от Юга. Что же будет тогда с Роммелем? Очень скоро с ним будет покончено. У него нет резервов, а путь для поставок будет отсечен!» Гитлер просто упивался возможностям, которые открывались столь масштабной операцией, возможностями, которые уже давно ему были недоступными. Он все более входил в роль противника: «Я бы немедленно же захватил бы Рим и сформировал бы там новое правительство. Или, и это возможный третий вариант, я бы высадился бы в Южной Франции. Мы все время компромиссничали, вот теперь и получим! Ни укреплений, ни вообще немецких войск там внизу. Это ошибка, что мы там ничего не выставили. Правительство Петена, конечно, не будет оказывать сопротивления!» Право, казалось, что на какие-то моменты он забывал, что он сам был главной мишенью сгущавшейся смертельной опасности.
Размышления Гитлера в ту ночь шли как бы по касательной к подлинной реальности. Ему не пришло бы никогда в голову осуществлять подобный десант без увязки с государственным переворотом. Высадить войска в безопасной позиции на континент, откуда они смогут методично, без ненужного риска, развертывать свои порядки — такая стратегия была чужда его природе. Но одно для него в эту ночь стало ясно — второй фронт начал отныне превращаться в реальность.
Я и сегодня помню, как я был шокирован, когда на следующий день, Гитлер выступил с большой речью по случаю годовщины своего неудавшегося путча 1923 г. Вместо того, чтобы, по крайней мере, указать на серьезность положения и призвать к предельному напряжению всех сил, он излучал уверенность в победе, оптимизм, сыпал банальностями: «Ну, Вы совсем сдурели, — обращался к противникам, за чьими операциями еще вчера с почтением следил, — если Вы думаете, что Вы когда-нибудь сможете раздавить Германию… Мы не рухнем, стало быть, рухнут другие».
Поздней осенью 1942 г. во время одной из «ситуаций» Гитлер с триумфом заявил: «Теперь русские уже посылают своих кадетов на фронт (8). Это недвусмысленное свидетельство того, что они на пределе. Подрастающим поколением офицеров жертвуют только тогда, когда уже ничего не осталось».