Воспоминания ангела-хранителя

Я знал, что происходит в его душе, знал, о чем он вспомнил и чего испугался. Я чувствовал, что у него вот-вот задрожат колени, и прошептал: мужайся.

– Надо сжечь документы, – говорил Бёмер, – пока не поздно. Из-за документов в наших архивах могут пострадать тысячи людей. Если архивы попадут немцам в руки… То, что они всего лишь преступники, не оправдание. Это граждане Нидерландов, и никто не имеет права подвергать их наказанию, только мы. Ты согласен?

Бёмер думал, что Альберехт слишком рассеян и потому не говорит ему: «Входи! Давай поговорим!» – «Очень уж он глубоко задумался, размышлял Бёмер, от этого не замечает, что ведет себя невежливо. Заставляет меня стоять перед дверью, как будто я незваный гость, как будто я навязываю себя ему. Он считает меня пораженцем, но я лучше него понимаю, каково положение дел».

Вот у Альберехта задрожали колени, дрожь начала подниматься все выше и выше.

С величайшим напряжением всех душевных сил он выдавил из себя:

– Да, конечно. Я подумаю над твоими словами, но сейчас мне срочно надо сделать кое-что другое. Ты не мог бы минуточку подождать?

– Прости.

Бёмер отступил на шаг и закрыл дверь кабинета, тем самым лишившись возможности видеть, что там внутри. Тяжело дыша, Альберехт подошел к столу, теперь уже видя воочию то, что все это время стояло перед его мысленным взором: девочкино письмо, конверт, который Оттла Линденбаум хотела опустить в почтовый ящик.

Заметил ли Бёмер это письмо?

Письмо лежало точно там же, куда он его вчера положил, у верхнего края бумажной накладки на письменном столе. Заходил ли Бёмер в комнату, пока Альберехта не было? Если да, то что он здесь делал? Просто заглянул и увидел, что никого нет, или подошел к столу и подумал: что это тут лежит?

Нет оснований его подозревать.

К письму никто не прикасался, наверное, никто его даже не видел. Может быть, уборщица все-таки видела? Уборщицы в здании суда работали так незаметно, что невозможно было понять, вытирали они пыль или нет. Пыль лежала на мебели всегда, но всегда в одном и том же количестве.

И даже если уборщица видела письмо, что с того? Он взял его в руки, оглядел неаккуратно наклеенные марки, детский почерк, зачеркнутые слова и слова, написанные другим, взрослым почерком.

Сегодня я знаю то, чего не знал вчера: это почерк Лейковича. Или его жены.

Это факт.

Но письмо таит в себе еще множество фактов. Надо его открыть, подумал он.

Держа конверт вертикально, он два раза постучал им по столу, чтобы само письмо сдвинулось к одной стороне, и осторожно оторвал узенькую полоску. Он увидел сложенный вчетверо листочек из блокнота, на котором было что-то написано тем же детским почерком, что и адрес. Совсем немного, слов десять, на незнакомом ему языке. По-чешски, подумал он. Значит, чехословацкие евреи говорят не по-немецки? Надо будет осторожно спросить у Эрика. Альберехт смог прочитать только дату, а с подписью оказалось сложнее. Письмо было подписано сочетанием букв, которые должны были сложиться в имя, но такого имени он никогда раньше не слышал: Веверка. Может быть, это было не настоящее имя, а ласкательное прозвище вроде светлячка, зайчонка, кисоньки или пузырька. Веверка.[20]

Он снова сложил письмо, положил в конверт и туда же засунул оторванный краешек. Было ясно, что письмо надо сжечь. Особых причин для этого не было, но причин не сжигать его было еще меньше. Сжечь письмо. Как же он всегда презирал преступников, оставлявших улики, мошенников, своевременно не бросивших поддельные бумаги в печку, не говоря уже о тех, кто занимается брачными аферами и забывает свой дневник в трамвае. Само собой разумеется, это письмо должно исчезнуть, потому что если вскроется, что оно находится у Альберехта, то именно оно…

Это было ясно, как божий день. Веверка – что значит это слово? Но как письмо уничтожить? Альберехт не курил. У него не было спичек. В кабинете вообще не было спичек. Пойти попросить у кого-нибудь? Это будет, считай, просьба о разоблачении.

Разорвать письмо на кусочки? Обрывки тоже живут своей жизнью. Альберехт сунул письмо в карман, намереваясь избавиться от него где-нибудь вне пределов здания суда. Веверка, повторил он про себя. Достал из кармана брюк серебряную коробочку для мятных пастилок, услышал, что в ней ничего не стучит, снова убрал.

Сел за стол, позвонил по телефону, чтобы ему принесли список задержанных и еще кое-какие бумаги. За полчаса все прочитал. Судебные заседания на сегодня отменены. Альберехт встал, взял шляпу и вышел в коридор.

И снова наткнулся на Бёмера, как будто тот все прошедшее время стоял и ждал его.

– Полицейские участки переполнены, – пожаловался Бёмер, – но половина людей из наших списков гуляет на свободе. Двоих полицейских уже застрелили.

– Я быстро вернусь, – пробормотал Альберехт и хотел пройти мимо.