Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в.

Обычно этих юношей в зависимости от их знаний делили на три класса. В доме моих родителей каждый день получал обед ученик одного из трех классов. Самого из них старшего звали Шимеле. Прилежный талмудист, он уже посещал йешиву, то есть учился в высшем третьем классе. Это был спокойный, сообразительный, но неповоротливый блондин с добрыми голубыми глазами. Зимой и летом он носил долгополый кафтан с дырами на локтях. Второй мальчик посещал класс орем[201], где городские учителя и знатоки закона, молодые и старые талмудисты из бесей-медрашим, преподавали Библию и более легкие части Талмуда. Подвижный, черноглазый непоседа, он являл собою прямую противоположность Шимеле и вполне оправдывал свое прозвище Фишеле (рыбка). Третьего звали Мотеле, он ходил в младший первый класс. Этот тихий, задумчивый, спокойно рассуждающий мальчик был типичным странствующим бохером[202].

Большинство этих подростков приезжали в Брест из окрестных местечек и деревень, чтобы учиться. Они были сообразительны, спокойны и выполняли любую работу в домах, где их кормили. В тот период, когда движение Лилиенталя только набирало силу, они вполне годились для того, чтобы доставлять молодым людям в город корреспонденцию и крамольные просветительские книги[203].

Нередко в сумерках можно было видеть, как кто-то из них, озираясь словно кошка, тихо прокрадывается к нам во двор со стопкой духовной «контрабанды» и направляется прямиком к лестнице, ведущей в кабинет моих зятьев. Попадись они на глаза моей бдительной матери, им бы несладко пришлось; уж в такой день они у нас наверняка остались бы голодными.

Фишеле постепенно, как и положено самоучке, стал хорошим педагогом. Он не то в шутку, не то всерьез все просил помочь ему стать из орем-бохера[204] орем-маном, то есть бедным мужем. Вскоре он женился на одной милой девушке и как человек образованный был хорошо принят в высшем еврейском обществе. Напротив, Шимеле, как мы позже узнали, не просидел всю жизнь над фолиантами Талмуда.

Движение Лилиенталя проникло даже в ортодоксальные круги низших слоев и увлекло молодежь на новые пути. Уже через десять лет большинство детей бедняков и ремесленников уселись на школьные скамьи, и европейское образование стало общим достоянием еврейского населения. Совместное обучение как бы сплавило, уравняло патрициев с людьми низкого происхождения. Профессионалы, врачи, адвокаты и т. п., заняли место традиционной меюхес (аристократии).

Между тем старинная традиция изучения Талмуда не прервалась, разве что вышла на другой уровень почитания; и в конце шестидесятых годов я увидела в той же стране совсем других трех бохерим. Теперь их внешность не оставляла, пожалуй, желать лучшего. Каждый уже умел читать и писать по-русски и имел представление о всемирной истории. Но оставался в лоне своей старой религии и уповал на Бога, веруя, что Господь пошлет его народу лучшие времена. Из недр этого учащегося пролетариата выросли раввины для литовских местечек, а также дайоним (религиозные судьи) и море харойос (знатоки закона), разбиравшиеся в ритуально-гигиенических вопросах и выносившие суждение о том, что считать трефным, а что — кошерным. Кроме них получили подготовку магидим (народные проповедники), шойхетим (мясники и резники), хазоним (канторы) и, наконец, батлоним, бедные талмудисты любого возраста, которых по радостным и печальным поводам приглашали исполнять псалмы, гимны или тексты из Мишны и день и ночь читать над покойником.

Орем-бохер обычно становился меламедом, но прежде ему было положено несколько лет работать в хедере старшим помощником-репетитором.

Среди всех этих профессионалов выделялась небольшая группа лиц, которые назывались прушим[205] (особые). То были молодые люди и старики, чьей единственной целью в жизни было штудирование Талмуда, и они предавались этому занятию всей душой. Оставив жен и детей, бросив родину и удалившись от мира, они посвящали жизнь исследованию всех тонкостей этого учения, всех каверз его схоластики и обсуждению его различных толкований. Эти аскеты жили в захолустном местечке Эшишок в Виленской губернии, выживая за счет благотворительности сограждан, в основном своих сердобольных жен, которые присылали им в дома учения еду и питье, что считалось священным долгом и богоугодным делом. Такая женщина, имея всего 50 рублей капитала, на который она вела свою торговлю, кормила детей и мужа, а муж днем и ночью корпел над Талмудом.

Веское понятие талмуд-Тора, то есть сохранение традиции изучения Талмуда, в то время было столь же жизненно важным делом для всего еврейского народа, как собственные хозяйственные заботы. Теперь, увы, оно имеет прежнее значение для очень и очень небольшой его части.