Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

В Чите мы одно время занимались изучением земледелия и вообще хозяйства, читали по этому предмету книги с Константином Петровичем Торсоном, который основательно изучил этот предмет и написал несколько весьма интересных проектов об улучшении экономического положения России. Не знаю, сохранились ли где эти рукописи, но они были замечательны по своей строгой отчетливости, новизне взгляда и показывали, какими разнообразными сведениями обладал этот человек. Нужно сказать, что он еще во время службы отличался своими сведениями, своею изобретательностью, и новейшее вооружение того времени корабля, который отвозил в Росток покойного Николая Павловича с семейством, еще Великим Князем, было поручено ему по его и им выполненному проекту. Торсон делал кругосветную кампанию лейтенантом в экспедиции для открытия у Южного полюса, со знаменитым нашим капитаном Беллинсгаузеном. В числе экономических вопросов значительное место занимали у Торсона машины, облегчающие и упрощающие тяжелый земледельческий труд. Он сделал чертеж 4-конной молотилки-веялки-сортировки Дамбалея; но так как эта машина имела пропасть чугунных колес, так что в Сибири устройство подобной машины было немыслимо, то Константин Петрович придумал все эти колеса заменить деревянными кругами с ремнями, а так как ремни требовались толстые постромочные, то за недостатком этого он придумал к механизму простые веревки. Когда хлебопашество наше устроилось и усилилось, то мы с братом вздумали приступить к постройке молотильной машины Дамбаля, весьма сложной. Все чертежи и с размерами частей, поставленные Константином Петровичем, были нам переданы, так как мы ранее его выезжали на поселение, и вот мы отыскали мастеров столяров, в числе коих был и московский иконостащик Зверев, и принялись за дело. Впрочем, этим делом преимущественно занимался брат, который был больше знаком с механикой, чем я, похвалиться не могу, хотя проходил ее в курсе Гамалея; но между нами была та разница, что брат вышел в первом десятке отличных, а я в 30 обычных. Покончив части, приступили к самому остову. За городом была выкопана яма, где должна была помещаться нижняя часть, сортировка зерна, другая для привода. Привод состоял из центрального на шипах столба, вершиной своей входившего в подшипник перекладины. Огромного размера колесо было утверждено на нем, а в окружность вбиты железные рогульки, чтоб канат не скользил и не сдавал. Молотильный барабан сделан был деревянный с березовыми кулаками, обитыми железными толстыми полосами; под барабаном была веялка с деревянными гладкими дощатыми скатами, откуда зерно скатывалось вниз, просеивалось и падало в три отделения: самое тяжелое, среднее и легкое, или азатки. Впереди барабана были грабли с железными зубцами, все из дерева. На пробу собрались многие знакомые из города. Рожь молотилась очень чисто, ячмень и овес хуже, так что приходилось его перебивать другой раз. Но все же дело было сделано и машина отправлена на пашню.

Сверх земледельческой нашей деятельности мы были в сношении с золотыми приисками и поставляли им муку, крупу и говядину, все это требовало частых разъездов, для чего у нас была сформирована славная тройка лошадей. В корню была небольшого роста рысистая лошадь, а пристяжные обе красавцы, особенно яровая была прекрасно сложена, с хорошенькою маленькою головой, чудными глазами, как будто арабской породы. Сносливость сибирских лошадей замечательна: однажды брат перед праздником Рождества ездил в округ для покупки хлеба, что продалось до Сочельника; на пути к дому он остановился в некоторых деревнях, но ненадолго, и возвратился вечером, сделав 100 верст не кормя. Взявшись поставлять говядину, мы ездили за скотом в улусы и были у богача Чирки Каркина, которого сын учился у нас. Этот маленький инородец имел до ста табунов лошадей, около ста голов в каждом, до 4000 рогатого скота и до 10000 овец; и так как такое количество скота, конечно, привлекало к себе большие стаи волков, то у него, смешно сказать, на зверя полагалось до восьмидесяти голов. Быки его зиму и лето паслись в степи и были так дики, что стороннему человеку пешком нельзя было показаться, все это вдруг бросалось на него, и в таком случае оставалось одно средство спасения, как нам рассказывали, это ложиться на землю, чтобы не быть посаженным на рога.

Ставка Чирки Каркина в Улже, по множеству юрт, для семейства, родичей, прислуги представляла особый улус. Юрта его была очень большого размера, но и тут те же неизменные сундуки, ковры, обычный посереди юрты огонь, над которыми навешаны котелки с бараниной и неизменным кирпичным чаем, как и во всех юртах. Хозяева татары очень радушны, и когда принимают русских из почетных гостей, то угощают весьма щедро. У Чирки Каркина тут же устроен деревянный дом для зимы по образцу сибирских. Деревянные скамейки со спинкой и ручкой, грубой работы стулья, шкафы с посудой и прочее. У Чирки Каркина имелся и фамильный чай и сахар; большею же частью там с чаем употребляют китайский леденец.