Воспоминания душегуба: Друг

За первые месяцы после конца Эпохи Первого Солнца, они занялись самым главным — добычей еды. Горные козлы, медведи, олени и зайцы стали хорошим подспорьем в выживании, а мех животных спас детей и женщин. Улыбчивые рыбаки, жилистые скотоводы и мирные землепашцы превратились в суровых охотников и собирателей. А милые краснощёкие матери и умелые пряльщицы войлока в прекрасных хранительниц домашнего очага. С каждым днём узнавая о кирах, я убеждался в том, что мои проблемы — ничто, по сравнению с тем, что довелось пережить этим стойким и невероятным людям. На первую зиму жизни, они сочинили стихи в память о своей земле. Назвали предание соответствующе — Сказание о потерянном крае.

Тысячелетиями жили мастера
В архипелагах странных, недоступных взору.
Не знали бед, несчастий, зла.
И мчались брату на подмогу.

Со златистым солнышком смеялись,

Да с луною под ручку ходили.
Со врагами знать не знались,
Краснощёких дев любили.

Рыбаки и скотоводы,

Землепашцы и их жёны —
Всех любили духи, боги.
Едва костры были сожжёны.

Но не вечен оказался край.

Бурган, их молодец, защитник,
Не смог он отстоять свой край.
И шли враги! Всё ненасытней!

И поднялась волна большая!

И пошатнулись горы-исполины!
Сказали люди: «Пришёл конец этому краю.
Но не укрыться нам среди долины».

И победили бы чужие боги,

Отдав людей на растерзанье буре!
Не окажись у бога силы воли,
Чьей мощью скал он остановил море.

Разгоралась битва, подобно танцу змей.

Исподтишка водой хлестали злые боги.
Им вторили другие, что позлей.
Бурган, ты защитил нас всех, убогих.
И не отдал на растерзанье тех, кто послабей.

Отрадны сердцу были реки, горы.

Цветы, что пахли, аки девичья коса.
И море, когда уходят все невзгоды.
И дети, что ручки тянут в небеса.

Теперь пред нами бела пустошь,

И серо небо над главой.
Когда же мы увидим речки-златоусты,
И дом, что уничтожен был волной?

Каждый кир знал это предание наизусть, передавая его потомкам. Они верили, что у народа, забывшего своё прошлое, нет и будущего. Признаться, первый раз услышав его, было очень трудно прийти в себя. Каждое слово предания несло в себе боль, высекая раны на сердце. А Захар ничего не стеснялся и по его щекам текли слёзы всегда, когда он слышал эти строки.

Первые дни, дабы не быть обузой, мы с Захаром пытались помогать кирам. Менги, взявший нас в оборот, долго ругался на двух оболтусов, не умевших пользоваться своей бестолковкой и клешнями. Да, не умеем мы свежевать на таком морозе тушу оленя, чтобы та не успела замёрзнуть, но ведь не живём мы здесь 19 яров! В итоге, Менги показал нам замёрзшее озеро и с тех пор мы каждый день рыбачили, отмораживая задницы.

Захар оказался неразговорчивым и замкнутым. Разговорить его оказалось сложнее, чем заставить рыбу прыгать прямиком в подставленные руки. Смуглый мужчина на любой вопрос отвечал либо односложно — «да» или «нет», либо расплывчато, либо не отвечал вовсе. Захар явился с востока, откуда именно — говорить не хотел. Обмолвился только, что был богатым, а потом что-то случилось и ему пришлось убегать от наёмных убийц. Не зная правды, никогда бы не усомнился в его словах. Лгать он умел великолепно.

— А сам ты откуда?

— Из деревушки на севере, — решив придерживаться легенды, начал я скармливать очередную ложь. — Пару седмиц назад наш дом сгорел, и пришлось переезжать. Влезли в долги, а там ты всё уже знаешь…

— Ага…

В такие редкие разговоры мы напоминали двух сладкоречивых гиен, что хотят вцепиться друг другу в глотки, но вынуждены ждать подходящего момента, переглядываясь друг с другом. Мы оба понимали, что врём друг другу, и часто встречались взглядами, пытаясь что-то в них отыскать. Наверное, правду.

Покрутив в руках нож для разделки рыбы, я скосил взгляд на Захара. Он о чём-то задумался, не моргая, глядя на лунку, из которой торчали еловые ветки. «Я очищу тебя не колеблясь, если ты начнёшь меня в чём-либо подозревать», — пообещал я в пустоту.