Воспоминания душегуба: Друг

Сон получился беспокойным, а продрал глаза я ещё до рассвета в отвратительном настроении. Когда шаги превратились в кряхтение Менги, пролезающего в иглу, я уже был готов к выходу.

— Добре, — буркнул Менги, оглядывая меня. — Идём, с семьёй надобно проститься.

Вокруг костра, где мы каждый вечер рассказывали, шутили и говорили о внешнем мире, собралось всё племя. Хуша и Менги упорно называли это семьёй, но никак не племенем. Последнее они считали унижением и оскорблением их народа. Спиной к костру стояли Хам и Хуша, чуть поодаль ещё трое старейшин. От костра тянуло тяжёлыми ароматами артыша, шаркиса, а также в воздухе витали слабые нотки молока, приятно обжигая ноздри.

— Дети мои! 19 зим назад Боги принесли в жертву наших благородных мужей, счастливых жён и краснощёких отпрысков! — воздел руки к небу Хам, увидев подошедшую группу смертников. — Боги отдали в лапы водной стихии наш дом, а ветер выкорчевал с корнем наше прошлое! Но ничто не делается в нашем мире напрасно! Боги все эти зимы испытывали нас, и, наконец, последнее, 19 воплощение Бургана даровало нам знак! Два харипа сделали то, что было не под силу ни одному киру доднесь! Они дали бой пещерной тьме и смогли одержать победу! — тут по семье киров пронёсся одобрительный возглас. — Отныне посланцы Бургана могут провести с собой троих киров! Вече выбрало Менги и Даарга, сыновей Хуша, а также Литоса, сына Шенуэй! — Снова рокот толпы на некоторое время заложил уши.

Интересно, сколько Хам готовился к этой речи? Мы с Захаром стояли красные до ушей, пока он озвучивал чистой воды ложь. Впрочем, он-то как раз, наверное, и верил во всё это. За размышлениями я не заметил подошедших старейшин и пришлось в спешке склонить голову, когда они надевали нам на шеи какие-то обереги. По три чёрных треугольных камня с двух сторон встречались посередине, зажимая в тисках прозрачный камень, внутри которого поблёскивала зелень.

— Да сохранит ваши души священный яхонт нашего родного дома! Камни Эпохи Первого Солнца несут в себе неугасающую силу Бургана, и они не позволят тьме совладать с их носителями!

По толпе киров пронеслись шепотки и благоговейные вздохи. Они и не подозревали, что старейшины до сих пор хранили частицу их родной земли. Пока я был заворожён игрой пламени в сине-зелёном камне на шее, начался странный обряд. Вперёд выступили киры с чем-то, похожим на дхолы и в ночи медленно зарождался ритм. Мужчин со странными инструментами в руках, стоявших позади барабанщиков, я сперва принял за обычных провожающих, но в какой-то момент они зажали в губах эти инструменты и в ритм барабанщиков добавился уникальный звук.

— Это хомус, — прошептал кто-то на ухо, но я не услышал, ведь теперь в странную смесь звуков вплетался голос Хуша.

Это не было похоже на пение. По упоённой музыкой снежной пустыне, разгоняя ночной мрак, разливались низкие протяжные горловые звуки. Играя губами, Хуша изменял звучание, вплетая новые мелодичные нити в арию льда. Надрывавшиеся музыкальные инструменты и горло Хуша были похожи на извивающихся змей — одна ошибка и мозаика ворожбы могла рассыпаться. Думать об этом не хотелось. Хотелось наслаждаться звуками, ведь один за другим киры подхватывали незамысловатые звуки, подстраиваясь под ритм.

Крещендо необычного обряда разгоняло сумрак, а оранжевые языки рассвета уже поигрывали на верхушках иглу. Музыканты на несколько мгновений стали играть громче, когда Менги прыгнул через костёр. По обычаям киров, священный огонь очищал душу и даровал защиту от злых духов. Наверное, так же думали все предыдущие смертники, которых посылали в пещеры?..

Следом пришлось прыгать мне. Под таинством необычной музыки, я не успел запомнить свой прыжок, как на другой стороне костра стояли уже все пятеро добровольцев. Хуша и ещё несколько десятков глоток, наконец, допели одну им известную мелодию и всё вдруг стихло. Только пронёсшийся ветерок колыхнул костёр, языки пламени которого принялись танцевать. Я ожидал продолжения, вглядываясь в непроницаемые лица Хуши и старейшин, но они словно замерли, а барабанщики продолжали навязывать снежной пустыне тихий, прощальный ритм.

— Нам пора, — бросил Менги, надевая лыжи. — Очистившись огнём, мы перестали принадлежать семье. Отныне пути назад нет.

Сборы оказались быстрыми, и вскоре нам в спину дул попутный утренний ветер. Ни один из провожающих не сказал нам во след ни слова. В свою очередь, никто из нашего отряда так и не обернулся назад. На душе почему-то было гадко.