Воспоминания Элизабет Франкенштейн

– Никогда такого не будет! Нет у меня желания выходить за Виктора, – лихорадочно заговорила я, как в бреду – Не хочу вообще его видеть. Не он отец ребенка, не он. В этом доме бывает много мужчин, приезжают, уезжают. Гнусные соблазнители, ты хорошо это знаешь, Селеста. Или я не слышала, как ты предупреждаешь горничных остерегаться гостей барона? Велишь им завязывать юбки внизу у лодыжек, когда прислуживают джентльменам. Джентльмены! Мартовские коты, вот как отец их называет. Он говорит, что они достойны уважения не больше, чем животные на скотном дворе. Помнишь, наверно, маркиза де Шательнефа, который гостил у нас в… июне, да, в июне. Так о нем было известно, что он держал по меньшей мере четверых любовниц моего возраста – и моложе. Может, это он… Пьетро делла Валле, поэт, бывший у нас до него; разве он не отвратительный roué? [45] Может, он отец ребенка… Как я могу сказать, кто из них, кто, кто? Их было так много, можно ли требовать, чтобы я знала, кто именно? Графиня Лендсир, когда гостит у нас, оставляет дверь своей спальни открытой – и ее мужу известно об этом. Последний раз, когда она была у нас, ее за одну ночь посетили три любовника. Как я могу назвать отца моего ребенка, если, как говорят, графиня не может поручиться за то, кто отец каждого из ее детей? Что ты так возмущаешься? Считаешь меня ангелом; но ты не знаешь меня по-настоящему. Вспомни, ведь я росла среди цыган. Жила по другим законам. Все цыганские девушки – проститутки. Моя сестра Тамара была проституткой, собственный отец…

– Дитя, дитя, ты бредишь, – сказала она, прижимая меня к себе. – Послушай меня. Мы должны сообщить Виктору…

Я, хотя и была слаба, закричала, грубо оборвав ее:

– Я здесь госпожа. Сделаешь так, как я велю. Не желаю видеть Виктора. Не смей посылать за ним. И за бароном тоже; он занят важным делом. Глупо отвлекать его из-за того, что должно произойти, не важно, что он думает об этом. Умоляю тебя! Или хочешь опозорить меня в глазах отца? Этого я тебе никогда не прощу! Ты станешь моим врагом.

Содрогаясь от рыданий, я прижалась к Селесте, ища утешения, в то же время бессильно колотя ее кулачками и клянясь, что навсегда возненавижу ее, если она не послушает меня.

– Обещай, что сделаешь, как я говорю! А лучше, раз ты моя сестра, клянись на своих ножах!

И она поклялась. Но ей не пришлось выполнять клятву. Следующим утром на рассвете я проснулась, как от толчка, и поняла, что развязка близка. Боль была такая, будто яростное копье пронзило низ живота. Повсюду кровь: простыни, покрывала – все в крови. Я пронзительно закричала, и внезапно надо мной появился темный силуэт. Человек-птица, была первая моя мысль. Но нет – то был доктор Монтро, который протянул руки и прижал меня к постели, чтобы я не свалилась на пол.

– Лежите спокойно, – скомандовал он, – Мы должны быть уверены, что вышло все, ничего не осталось.

Одной рукой доктор Монтро залез в карман и извлек инструмент, похожий на щипцы. Он начал рыться им в кровавой кучке, лежавшей меж моих ног, быстро исследуя то, что обнаружил там.

– Думаю, вышло не все, – сказал он, – Нужно подождать еще.

– Дайте мне мою микстуру, – закричала я, имея в виду успокоительный отвар, которым поила меня Селеста, стоявший сейчас на столике рядом с кроватью. Я хотела достать бутылочку, но доктор крепко держал мои руки.

– Вздор, – сказал он, – От этого никакого толку.

– Нет, это помогает… снимает боль.

– Такого не может быть. Это не порядочное лекарство, а всего лишь знахарское зелье. – И с этими словами он смахнул бутылочку со стола и снова вцепился в меня, – Будь сильной, Элизабет, – внушал он. – Никто не сможет сделать это за тебя. Придется терпеть, как терпят все женщины.