Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

Опершись на судовой леер, король с завистью поглядывал на фрегат адмирала Караччоло, плывущий по правому борту от нас. Казалось, этот корабль заколдован: все его снасти были целы, нигде ни единой поломки, и когда на него накатывали те же громадные валы, что трепали наше судно, казалось, он воспринимал их удары так же естественно, как конь, пускаемый в галоп ударом хозяйского хлыста.

— Вот видите, сударыня! — сказал король, обращаясь к жене, и жестом показал на «Минерву».

— Так что же? — спросила королева.

— А то, что из-за вас я оказался на этом корабле, вместо того чтобы плыть на том!

— Какое счастье, — заметила королева, — что адмирал не знает итальянского языка.

— Это еще почему?

— Потому что, как мне кажется, — произнесла она, — с него довольно, что приходится везти у себя на борту трусливого короля. Незачем показывать ему, что он везет еще и короля неблагодарного.

И она повернулась к нему спиной.

— Пусть я неблагодарен, если вам так угодно, — возразил король, не удостоив внимания первый эпитет, — но тем не менее справедливо то, что я куда охотнее был бы сейчас на фрегате Караччоло, чем на «Авангарде».

В это время ко мне пришли сказать, что маленький принц, оставшийся в своей койке, зовет меня.

Я поспешила спуститься к нему.

Это был шестилетний мальчик по имени Альберто; королева не питала к нему особой нежности, впрочем, по-настоящему она любила только своего второго сына, девятилетнего Леопольдо. Поэтому бедный малыш Альберто, бессознательно ощущая эту холодность матери, привязался ко мне, называл меня своей мамочкой и спешил броситься в мои объятия всякий раз, когда хотел избежать наказания или снискать какую-нибудь милость.

Теперь бедный ребенок, почувствовав себя немного лучше, просил меня проводить его на палубу. Несмотря на качку, я взяла его на руки и отнесла туда.

За прошедший час небо вновь затянулось тучами. Ветер повернул на юго-восток, и «Авангарду» пришлось несколько изменить курс, держась по ветру. Что касается «Минервы», то могло показаться, будто ей нипочем все причуды погоды и даже встречный ветер придает ей крылья.

В общем, нетрудно было догадаться, что приближается новый шквал. Тучи — угрюмые, серые, чреватые дождем — быстро собирались, опускаясь все ниже, словно наваливаясь своей тяжестью на верхушки мачт «Авангарда». Порывы теплого изнуряющего ветра несли с собой духоту — то был ветер с берегов Ливии, самый ненавистный для моряков Средиземноморья.

Нельсон предупредил нас, что передышка, подаренная штормом, кончается и, если нам угодно, можно спуститься в каюты, а он в наше отсутствие встретит врага лицом к лицу.

Уходя, я в последний раз глянула на неаполитанский фрегат и, при всем моем пристрастии к Нельсону, поневоле признала, что ход «Миневры» гораздо лучше, чем у нашего «Авангарда».

В самом деле, мы двигались со спущенными парусами, оставив только два зарифленных паруса и кливер, в то время как «Минерва» своими развернутыми марселями, казалось, бросала вызов буре; более стройная в носовой части, она легче рассекала волны, ее меньше качало, чем «Авангард». Это зрелище заставляло признать справедливость эгоистических сожалений короля.

Через десять минут после предупреждения Нельсона, когда мы уже устроились в своих каютах, шторм вновь обрушился на нас.

Так мы провели весь вторник и среду.

В четверг случилось ужасное несчастье.

Около четырех часов пополудни у принца Альберто, моего любимца, начались судороги, и они все усиливались. Судовой врач спустился в каюту, но все его средства оказались бессильны. Я держала ребенка на руках, прижимая к груди, и чувствовала, как все его тело корчилось, терзаемое недугом. Два или три раза королева пробовала взять его на руки, но малыш держался за меня, ни за что не желая со мной расстаться.

Буря ревела все яростнее, волны перекатывались через палубу, судно содрогалось от верхушек мачт до трюма, но должна признаться, что я слышала только жалобы бедного мальчика и не чувствовала ничего, кроме содроганий его агонизирующего тела.

Наконец в семь вечера он издал душераздирающий крик, его тело напряглось в моих руках, последним усилием он попытался обнять меня, но смог лишь испустить глубокий вздох… Последний вздох.

— Государыня! — закричала я, почти теряя рассудок. — Государыня! Принц умер!

Королева приблизилась к нам, взглянула на сына, коснулась его тела и произнесла только:

— Бедное дитя! Ты опередил нас так ненамного, что нет смысла тебя оплакивать.

Потом она протянула руку и с выражением, которое больше пристало бы Медее, чем Ниобе, прибавила:

— Но если мы вернемся, будь покоен: ты будешь отомщен!

Казалось, буря только и ждала этой искупительной жертвы: она тотчас успокоилась. Едва королевское дитя испустило свой последний вздох, ветер стих, небо прояснилось.