Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Но к большому моему сожалению, я не смогла сохранить эти чудесные детские рисунки. Дело в том, что в то время у Димы под влиянием старших друзей с улицы появилась странная привычка тащить вещи из дома. Чаще всего он их на что-то менял, а иногда просто дарил кому-то, как говорится, безвозмездно. Когда и кому он отдал альбом с рисунками, я так и не узнала, поскольку заметила пропажу слишком поздно.

Дима не очень охотно садился за приготовление уроков, и я часто принуждала его к этому. Конечно, ему, как и большинству мальчишек, больше нравилось гонять мяч летом и кататься на лыжах зимой. Эрик, став постарше, тоже любил кататься на лыжах. Посреди нашего поселка был довольно высокий холм, зимой превращавшийся в большую снежную гору, где всегда стоял шум и слышался смех детворы. Там и катались обычно Дима и Эрик.

Природа в районе Томска была прекрасной. Кругом вековая тайга, летом поражающая обилием ягод и грибов. Недалеко от поселка протекала большая река Томь, по которой ходили баржи и небольшие пароходы. Летом там было много купающихся; мы тоже, хотя и очень редко, ходили туда купаться. После возвращения в Москву дети еще долго вспоминали жизнь в Томске и грустили по сибирской природе.

Конец войны

Красная армия вела наступление по всем фронтам, и наше настроение заметно улучшалось. Теперь мы жили только ожиданием близкой победы и скорейшего возвращения в Москву. Теплилась где-то в глубине души надежда, что, может быть, после такой жестокой войны, уничтожившей такое огромное число евреев (мы тогда, конечно, не знали о жуткой цифре шесть миллионов), Сталин все-таки откроет свои железные ворота и позволит нам вернуться в Палестину, к родной семье. Прошло уже столько лет с момента моего изгнания с родной земли, а я все так же остро чувствовала глубокую тоску, когда вспоминала о родных и близких, о клочке нашей еврейской земли, которой даже на больших картах почти не видно.

Очень хорошо помню тот день, когда по радио сообщили, что Красная армия взяла Берлин. Это было 2 мая 1945 года, а 9 мая весь поселок праздновал День Победы. В тот день в Томске была замечательная погода. Солнце светило очень ярко, что бывало здесь в начале мая достаточно редко. Как тогда говорили, природа тоже празднует победу над нацизмом. Все, даже незнакомые люди, обнимались, целовались, тут же распивали крепкие напитки, поминая погибших. Тогда еще никто не знал, сколько их, тех самых погибших, тогда только радовались и веселились, что посчастливилось дожить до Победы.

Теперь всех интересовал только один вопрос: когда же наконец можно будет вернуться в Москву? Руководство завода, поняв, что людей после победы будет трудно удержать в Томске, решило заинтересовать особо нужных производству специалистов различными благами и в первую очередь отдельной квартирой. Это был очень верный шаг, так как большинству москвичей пришлось бы вернуться в свои коммунальные квартиры, где проживало одновременно по две, три и более семей. Квартира, правда, предлагалась не в Москве, а в Томске, но тем не менее это было невиданное и очень редкое благо. Вместе с квартирой предоставлялся большой сарай, где можно было разводить свиней, кур и даже держать корову, т. е. полностью обеспечивать себя продуктами, что и после победы было, пожалуй, главной заботой большинства работников завода.

Зарплата в те годы большого значения не имела, так как магазины пустовали, а покупать на базаре не позволяли даже очень высокие зарплаты.

И тем не менее все стремились домой, в Москву. Мы, естественно, тоже, хотя, конечно, Москва для нас не была родным домом. Уволиться с завода по-прежнему было очень трудно. Для этого требовалось приглашение на работу в Москву, заверенное в министерстве, к которому относился наш завод. Только в этом случае можно было получить билеты на поезд.

Только через два года после победы Миша смог добиться приглашения в Москву. Шел уже 1947 год. Приближалась и дата освобождения Сали, ее осудили на десять лет. Дима тоже знал, что его мама должна скоро вернуться. Конечно, за эти годы наша семья стала его семьей. Несмотря на то что мы приучили его звать нас тетя Лена и дядя Миша, он, без сомнения, чувствовал в нас своих родителей. Ведь когда арестовали его мать, он был трехлетним ребенком и практически ничего не помнил о ней. Слово «мать» вообще для него было каким-то абстрактным понятием, которое он всерьез не воспринимал, и никаких чувств это слово у него не вызывало. Правда, мы заставляли его писать Сале письма, но Дима делал это как-то механически, не придавая особого значения слову «мама», с которого он всегда начинал эти письма и которым заканчивал их.