Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Итак, я начала учиться во Всесоюзном педагогическом институте имени Бубнова, комиссара по культуре. После его ареста и расстрела наш институт переименовали во Всесоюзный педагогический институт. После войны его назвали именем Ленина. В Москве был также Московский пединститут, только для москвичей, а в нашем институте учились студенты со всего Советского Союза. Тут меня окружало уже совсем другое общество, чем на рабфаке, – молодежь восемнадцати лет, только что окончившая среднюю школу. Московские мальчики и девочки выделялись особенной веселостью, шумливостью и самоуверенностью. В основном они были детьми руководящих работников партии и правительства, из обеспеченных семей, причем, как выяснилось после войны, еврейского происхождения. Тогда этому не придавали значения. В большинстве своем студенты факультета прибыли со всех концов Союза: с Урала, из Сибири и с Кавказа. Были студенты из городов и сельскохозяйственных районов. Я была одной из старших на курсе. Были также замужние и матери-одиночки. Самой старшей была высокая красивая девушка по имени Зинаида, все звали ее по имени-отчеству, как в России принято обращаться к взрослым людям. Я забыла ее полное имя. Она участвовала в Гражданской войне и в восемнадцатилетнем возрасте вышла замуж за командира партизанского отряда. Теперь она вернулась на учебу, когда по возрасту годилась сокурсникам в матери. Все относились к ней с уважением и любовью за ее героическое прошлое, скромность и товарищеское отношение.

Среди взрослых студенток была Рая, мать двух маленьких дочерей, возвратившаяся с мужем из дипломатической командировки в Китай, где они были несколько лет. С возвращением на родину она вернулась к учебе, прерванной этой командировкой. Иногородние студенты жили в общежитии. Те, что приехали из сельскохозяйственных районов, надевали летом платья из дешевого хлопка, а зимой – свитера и юбки. Я ежедневно носила один и тот же свитер коричневого цвета, в котором сфотографировалась с Михаилом.

Одна из девушек выделялась среди нас своей красотой и хорошим вкусом. Это была Сима Берестинская, моя будущая ближайшая подруга. Она была замужем, ее муж занимал должность советника министра угольной промышленности. Зимой она носила шерстяные платья разных расцветок. Она привязалась ко мне против моего желания. Я не сумела от нее отделаться. Только потом я поняла, почему ее так тянуло ко мне: она узнала, что я из Палестины! Во время перерывов мы ходили вместе, обнявшись, по фойе. Это была аттракция. Она – писаная красавица в бордовом или голубом шерстяном платье из лучших ателье Москвы. Красивые черты лица, светлая длинная коса, уложенная на затылке, гладкая розоватая кожа лица и красные губы – просто королева красоты. А подле нее я – худая, в своих серых одеждах, купленных в отделе детской одежды. Студенты держались от нее на расстоянии: они не считали ее своей, комсомолкой. Она удалила меня от их круга. И еще студентов отталкивало ее поведение. Во время перерывов, в буфете, она садилась около студентов, кушающих свой скудный салат с куском черного хлеба, купленный на копейки студенческой стипендии, и ела белый хлеб, намазанный сливочным маслом с черной икрой, или бутерброд с сыром или дорогой колбасой.

Я тянулась к Батье и Хиле (Рахели), приехавшим на учебу из Белоруссии на факультет языка идиш. Но в начале учебного года его закрыли и распределили студентов на литературный и исторический факультеты. Хиля выбрала наш факультет, исторический. Она была способной, красивой и веселой девушкой. Впоследствии она вышла замуж за русского студента с другого курса, с которым познакомилась в общежитии. Он погиб на войне, и она с ребенком осталась со своими родителями. Я встретилась с нею в доме ее родителей на окраине Москвы, когда ее дочери было уже 18 лет. Тогда в институте Хиля искала возможность подружиться со мной, и я тоже этого хотела, но Сима мне помешала. В 1936 году Хиля получила письмо от своего преподавателя из Белоруссии о закрытии еврейской школы, которую она только что окончила. Она дала мне его прочесть. Это было очень печальное письмо, и Хиля до слез жалела о закрытии любимой школы. Закрыли все еврейские школы по всему Советскому Союзу и центральную газету «А идиш эмэс» закрыли. Я не помню, какое объяснение было дано, но, мне кажется, то, что родители не посылают своих детей в школы, где преподают идиш. Хиля попросила меня вместе готовиться к экзаменам, но Сима опередила ее, и я не могла обидеть человека. Я предложила Хиле учиться втроем, но она отказалась, и я очень жалела об этом.