Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

И тут начались массовые чистки и аресты на заводе. Большинство наших друзей из Палестины, живших в Москве, работали на этом заводе, где были заняты 40 000 рабочих. Они жили в заводском городке. Напротив завода построили кирпичный городок из шестиэтажных домов. Палестинцы жили в общежитии завода, напротив главного входа, через шоссе. Часть товарищей жили в нашем квартале, носившем название стандартного. Там были дощатые дома, оштукатуренные и побеленные снаружи и внутри. И вот через несколько месяцев после того как забрали Мустафу, начались аресты. Всех исключенных из партии через некоторое время арестовывали. На собраниях их обвиняли в знакомстве с матерым шпионом Мустафой и требовали признания в принадлежности к шпионской сети английского империализма. Это мы узнали через много лет от тех, кто дожил до правления Хрущева. Был арестован Яша Розинер, очень способный человек, успевший продвинуться в члены областного комитета партии. Его судьба была тяжелее других, потому что он не согласился признать себя шпионом. Он верил в то, что Сталин не знает о происходящем, и писал ему письма. Товарищи, сидевшие с ним, уговаривали его подписать признание, а он снова не согласился, и за это его мучили и пытали. Один из товарищей, звали его Екале, вернувшийся из ГУЛАГа и нашедший нас через Центральное справочное бюро сразу же после войны, рассказал, что видел Яшу Розинера на одной из пересыльных станций и что Яша остался без глаза в результате пыток. Он хотел поехать к Хавиве и рассказать ей об этой встрече, но мы посоветовали ему не делать этого, так как Хавива получила от мужа короткую записку, которую тот сумел выбросить из окна вагона, и там не было сказано ни слова о пытках и о глазе. Кроме того, арестовали Яшу Лейбовича, мужа Гуты, она осталась с маленькой дочкой Надей, а также Меира Мясковецкого, мужа Батьи, она осталась с маленькой дочкой Женей. С этими двумя женщинами, Гутой и Батьей, мы были вместе в эвакуации с шарикоподшипниковым заводом в Томске и сохранили близкую связь. Их мужья вернулись после десяти лет в ГУЛАГе, но на этом их муки не закончились. Меира Мясковецкого, который вернулся к жене в Томск, выслали в далекие края вместе с женой и дочерью. Мужа Гуты, вернувшегося к своему брату в Киев и взявшего туда Гуту с дочкой, арестовали за экономические преступления брата. Он освободился только после смерти Сталина.

В 1937 году на заводе арестовали почти всех высланных из Палестины. Забрали Салю Харуди с мужем – оба не вернулись. Их сын Рома рос у Сары Чечик и других холостых подруг. Арестовали Шехтмана, женившегося на русской работнице, и Екале Бурсука, ближайшего друга Михаила, который и привлек его в коммунистическое движение. Он был изгнан из Палестины и оторван от матери и братьев, живших в Хайфе. Бурсук учился в заводском техникуме вместе с Михаилом и жил рядом с ним. После ареста Екале мы были уверены, что пришла очередь Михаила. Я ему приготовила сумку с теплым бельем, которую он долгое время брал на работу. Аресты обычно происходили ночью, но были случаи, когда людей брали прямо с работы. Арестовали политэмигрантов из разных стран и тысячи других людей, в основном ведущих членов партии, руководителей, а также рядовых, партийцев и беспартийных, выделявшихся преданностью работе, прямотой и авторитетом среди рабочих.

В Томске, после рождения Изика в 1945 году, одна женщина приносила нам пол-литра молока. Однажды она присела отдохнуть и долго извинялась за то, что берет за молоко так дорого. Ее мужа арестовали без всякой вины, и с 1937 года она одна кормит своих детей. Он был человеком прямым, не являлся членом партии и был очень предан работе. «Как это было у вас в Москве? – спросила она. – У нас тут арестовали всех честных людей среди рабочих железной дороги».

Это напомнило мне биографический рассказ о двух великих русских писателях. Горький сидел на даче у больного Чехова, когда того пришел навестить учитель из дальних краев. Он рассказал обоим писателям о тяжелом экономическом положении крестьян, а также о взяточничестве и мошенничестве царских чиновников, управлявших их делами. Когда учитель ушел, Чехов сказал Горькому, что жалко ему этого честного парня, ведь его уничтожат. И сказал: «У нас в России смотрят на честного человека, заботящегося о других, как на чирей на теле».

Я ничего не ответила на вопрос женщины. Мы еще боялись говорить на эту тему, хотя с нами был Дима, и я переписывалась с его матерью, отбывавшей первые десять лет в лагере в Казахстане. Итак, арестовали также жену Бен-Иегуды (Мустафы) – Салю. Их сына Диму отдали в детский дом в Москве. Мы с Сарой Чечик и украинской няней Димы посещали детский дом, где он находился. Ему было три года, когда забрали его родителей.