Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

В Москве я была оторвана от всех моих друзей и была очень одинока. Я страшно тосковала. Была больна ностальгией, ностальгией в прямом медицинском определении, не так, как это понимают в Израиле. Ностальгия, тоска по родине, неумение приспособиться к новому месту – все отталкивает, все чужое: небо, земля, воздух, чужие люди с чужим языком, улицы, города, трамваи – все окружающее меня было мне не нужно, отталкивало меня. Всей душой и сердцем я хотела вернуться. Скучала по всему, что оставила дома, по тому, от чего оторвали меня насильно, и не была готова принять новое окружение.

Через несколько лет мне попалась книга «Эмигранты». Писательница, жена известного французского коммуниста, сама была родом из России и рисовала жизнь и будни эмигрантов в Париже.

Когда я прочла книгу, я сказала, что автору не удалось передать и сотой части ностальгии, которую я пережила в первый период пребывания в Москве.

Некоторым эмигрантам не удается преодолеть нежелание жить в тяжелых условиях и подчиняться им. Такие люди либо кончают жизнь самоубийством, либо сходят с ума. Илья Эренбург также пишет о чувстве ностальгии, мучившем эмигрантов во Франции. Вспоминается мне: я выхожу рано утром на работу, иду вдоль Тверского бульвара, по дороге к трамваю, по направлению к Никитским воротам, и говорю себе: «Нет и нет, я не останусь здесь, я вернусь, вернусь, в конце концов, домой!» Это чувство я берегла с упорством все годы, пока мечтала вернуться в Израиль. Это был сон, не имеющий ничего общего с действительностью, легче было попасть на Луну.

Мое угнетающее положение в то время было еще острее из-за того, что мои товарищи Меир и Симха, которые были посланы партией учиться в КУТВ, вернулись в Палестину после двух лет учебы в Советском Союзе. И вот судьба отрывает меня от них, и я стою одинокая перед чужой жизнью, не желая ее и отталкивая. Для меня дорога обратно закрыта. Я должна идти к новой жизни одиноко, без какой-либо поддержки семьи, друзей и без знания языка.

Мое положение осложнялось тем, что окружающие меня товарищи, изгнанные из Палестины, были старше меня на 8–15 лет. Они хотели вернуться в Россию, и их стремление осуществилось. Они знали русский язык – это был их родной язык. Они устроились на работу на разные предприятия и чувствовали в то время (до начала сталинских чисток), что они строят социализм вместе с советским народом. Большинство из них были женаты, у некоторых были дети. Но я была одинока и не принадлежала к их кругу. Мне было 18 лет, жизнь была впереди, я должна была учиться, работать, чтобы прожить, пробить свою дорогу в жизни, и все это одна, когда сердце разрывается от тоски по дому. Еще усугубляла мое состояние тревога об оставшихся детях. Дома Това и я занимались хозяйством, сестрами. Учеба и сон были для меня якорем спасения. Я была молода и не знала, что такое бессонница. Холодный климат, поездка в замерзшем трамвае на работу и обратно – все это вызывало усталость, я засыпала и забывала о своем положении, но, когда просыпалась, немедленно возвращалась боль: нежелание жить в чужом мире. Чувство непричастности оставалось у меня все годы жизни в Советском Союзе. Несмотря на это, я была предана поставленной цели: ведь я должна участвовать в строительстве социализма.

Поэтому я отвергла предложение получать стипендию в период моего обучения избранной специальности. У меня и в мыслях не было, что я могу учиться, когда в стране работают для осуществления плана индустриализации. Все борются за успех пятилетки, а я буду сидеть на учебной скамье? Нет! Моя душа была предана идее коммунизма.