Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Мы входим в городок. Мы уселись на пороге одного из первых домов, двери которого раскрыты: внутри никого дома нет. Я не помню, нашла ли там мама какую-нибудь еду для нас. Улица пустынна. Вдруг перед нами появляется бандит в синей шапке с красной полоской. Он требует золота. Мама отвечает ему, что это – не ее дом, что нет у нее ни золота, ни денег, дети голодные. Он угрожает, что вернется через полчаса и, если не получит золота, заберет меня. Я помню страх, охвативший меня, когда он указал на меня пальцем. Ведь я уже знала, что мама не в силах защитить нас. Только бандит отошел от нас и завернул в соседний переулок, появились гурьбой дети дяди Хаима, мать которых умерла незадолго до этого. Младших детей вела старшая дочь семьи Хая. Они так обрадовались, увидев нас в опустевшем городке, что кинулись к нам с криком радости: «Тетя Хая! Тетя Хая!» А мама сердито накричала на них: «Как это вы, взрослые девушки, остались в городке, когда тут банда! Бегите быстрее прятаться!» Они убежали разочарованные, брошенные на произвол судьбы, лишенные поддержки взрослых. Я помню охватившую меня острую жалость к ним.

Накануне погромов появилась в городке молодая женщина с двумя маленькими девочками возраста моего и Товы. Она была городской. Это видно было по их одежде и прическе. Я думаю, что она была направлена в местечко какой-нибудь партией для пропаганды и агитации. Вечерами, когда женщины городка выносили стулья из дома, усаживаясь рядом на площадках у дома, где играли их дети, часто появлялась эта женщина со своими девочками. Девочки, красиво одетые, с бантами в волосах, пели и декламировали перед женщинами.

Во время одного из погромов я увидела эту женщину, пробегающую мимо нашего дома. Она перепрыгнула через забор соседнего дома. За ней гнался бандит. Всем своим чувствительным детским сердцем я желала ей спасения. Я не знала, что такое изнасилование женщин, но знала, что существует какое-то зло, от которого прячут девушек.

Мы в Кенеле в доме дедушки. Бандиты ведут по улице пленных красноармейцев. В Кенеле мой дедушка, владелец маслобойни, и еще один зажиточный еврей, хозяин аптеки, откупали городок от бандитов, и там не убивали жителей. Один из пленных, молоденький еврейский парень, сбежал из колонны и скрылся в доме дедушки. Я увидела его в доме, в кровати, обвязанного женским платком и прикрытого одеялом. Мои тети Ривка и Ада стоят у кровати и уговаривают его лежать спокойно, не вставать, так как бандиты скоро оставят городок, и он будет спасен. Но парень отказывается оставаться в доме, ведь он подвергает опасности нашу семью. Выражение его лица тревожное, расстроенное, он сбрасывает с себя одеяло, головной платок, и, одетый в форму красноармейца, выбегает из дома. Я, маленькая девочка, стояла рядом с тетями и с волнением следила за происходящим.

Недавно мой 93-летний дядя Мордехай подтвердил это мое воспоминание и прибавил, что и он, и Юда заходили в комнату и уговаривали парня остаться.

Вскоре после его ухода мы услышали стрельбу со стороны синагоги. Взрослые говорили, что красноармеец скрылся в синагоге, а бандиты нашли его и расстреляли.

Мы с Товой часто гостили в Кенеле, бывая там подолгу. Бабушка Рахель уже не жила там, они с дедушкой разошлись еще до женитьбы родителей. Когда мы гостили у дедушки, то любили обмакивать хлеб в свежее подсолнечное масло и жевать жмых. Жмых выходил из-под пресса в виде круглого диска. Мы его ломали на куски и жевали. Это была наша любимая еда в Кенеле. Я не помню, чтобы нас там баловали конфетами. Разумеется, что шоколада, жвачки, вафель или мороженого не было, но на конфетной фабрике возле нашего дома производили леденцы. Через окна мы наблюдали за процессом их приготовления. Они были разноцветными с кисло-сладким вкусом. Папа привозил из Умани конфеты из спрессованных семечек. Но хотя в Кенеле особенно не баловали нас сладостями, мы очень любили там гостить. Я навеки привязалась дедушке, тетям и дядям. Больше всех полюбила я Мордехая и Юду. Теперь я понимаю причину: они больше других уделяли нам внимание. Ведь тети ухаживали за домом и за нами, а дедушка с сыновьями был занят с утра до вечера на маслобойне. Старый украинец, работавший там же, был в семье и «субботним гоем», т. е. в субботу зажигал свечи, печи для обогрева дома зимой и делал другие нужные работы, воспрещенные евреям по субботам.

У семьи деда был участок земли в поле. Мордехай и Юда, которых мы звали тогда Мотл и Лейб, брали нас с Товой на участок, когда ходили обрабатывать его. Я помню: мы идем с поля, дяди несут лопаты на плечах, Мотл держит меня за руку и говорит, что придет день, и мы будем жить в Эрец-Исраэль и обрабатывать там нашу родную землю, а не чужую.