Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Я была студенткой третьего курса пединститута; не посещала лекции полгода, но должна была сдавать экзамены на последнем семестре и начать посещать лекции на четвертом курсе; сдать государственные экзамены и получить диплом учителя истории в средней школе. Диму мы взяли в августе, а 1 сентября – начало учебы во всех учебных заведениях Советского Союза. Наша соседка из соседней квартиры нашла для Эрика няню – свою восемнадцатилетнюю племянницу Олю из белорусской деревни. Диму я устроила в детский сад при институте, предназначенный в основном для детей студентов, делающих кандидатскую диссертацию. Михаил каждый день выходил рано утром в магазин, чтобы первым купить дефицитные продукты, например сливочное масло, и успеть на работу на завод. Штрафы за опоздания были строгими: за опоздание на 20 минут на шесть месяцев лишали 25 процентов зарплаты. Это называлось «шесть-двадцать пять». Магазин был в 10–15 минутах от места жительства, около завода. Тротуаров не было, и ноги весной и осенью увязали в болоте. Мои подруги-студентки, пришедшие на день рождения Эрика, жаловались нам на тяжелую дорогу от трамвая до нашего дома, так как снег уже начал таять.

1 сентября 1939 года я вернулась на студенческую скамью, на последний курс в пединституте.

Летом Симина семья обычно выезжала на дачу. Каждый год они снимали домик в деревне, но всегда в новом месте.

Однажды Сима пригласила меня к себе на дачу, и я хорошо помню, как мы сидели на скамейке в глубине большого сада, вдалеке от дома, чтобы никто, не дай Бог, не услышал нашего разговора. Говорили мы о положении в стране, пытаясь понять, что же у нас происходит. Где правда, а где ложь? Как это может быть, что так много заслуженных, преданных коммунизму людей вдруг оказались «врагами народа»? Они до революции боролись в подполье, подвергались арестам, вели борьбу с царской властью, делали эту революцию, воевали на фронтах Гражданской войны. И вдруг после победы над самодержавием и всякими там буржуями, уже в мирное время, оказались злостными врагами советской власти, за которую так долго сражались, и опять попали в те же тюрьмы, где сидели при царе. Почему так случилось, что люди, фанатично преданные коммунистической идее, сподвижники Ленина, угодили в тюрьмы, а многие даже были расстреляны?

Страшно было, но закрадывалась чрезвычайно опасная мысль, что эти люди не виноваты. И тогда мы попадали в глухой тупик: «Что делать? Как жить дальше? Кому верить и доверять?» Ответов тогда у нас, конечно, не было. Не могли ответить на эти вопросы не только мы с Симой, но и умудренные опытом люди намного старше нас.

Мне вообще тогда было трудно разобраться в том, что происходит. Я прибыла из коммунистического подполья глухой английской колонии, и моя молодая голова была забита наивными коммунистическими идеалами, которыми меня напичкали старшие товарищи по подполью еще в Палестине.

До поступления в институт я продолжала хранить эти идеалы и твердо в них верить. В институте подавляющее большинство студентов были комсомольцами, детьми рабочих, крестьян и мелких служащих. В основном они, так же как и я, были идеалистами и слепо верили своей родной, единственной, коммунистической партии. И похоже, эти чувства были тогда искренними. Я поступила на престижный в то время исторический факультет, где, как я уже писала, училось относительно много студентов – детей высокопоставленных правительственных и партийных чиновников. Так вот они тоже в большинстве своем были тогда идеалистами.

Трехмесячный сын – 1939 год

Мне всегда было тяжело устраиваться на работу. Несмотря на то что с ранних лет мне все приходилось решать самой, процесс трудоустройства давался мне с огромным трудом. Виной тому, я думаю, была моя природная стеснительность, особенно в ситуациях, когда приходилось ходить и унизительно что-то выпрашивать, заискивающе заглядывая в глаза, часто очень глупым, недалеким людям, от которых в какой-то мере зависела моя судьба. Мне всегда казалось, что я выгляжу хуже всех и говорю с еврейским акцентом, хотя проблем с русским языком у меня не было. Часто мне казалось, что я не смогу хорошо сделать то, что так легко делают другие. Возможно, пониженная уверенность в себе была у меня от рождения, но я все-таки думаю, что большую роль играло отсутствие правильного воспитания в раннем детстве и юности. Да и откуда было взяться такому воспитанию в годы Гражданской войны и тяжелой жизни в Палестине!