Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Первый урожай на нашем участке был обильным, и встала проблема, где его хранить. Мы жили на втором этаже, и держать такую прорву картошки, морковки и еще чего-то было негде. Михаил настоял на обмене нашей комнаты на другую на первом этаже, чтобы была возможность выкопать под полом погреб для хранения урожая. Обмен состоялся, но не совсем так, как мы хотели. Комната была на первом этаже, но оказалась проходной. Через нее ходила молодая женщина с маленьким ребенком. Миша и здесь нашел выход: он отгородил досками проход, и у нас получилось изолированное жилье.

Мы наняли какого-то мужчину, и он вместе с Мишей выкопал довольно вместительную яму, где мы хранили более 400 ведер картошки, свеклы, капусты и моркови. Это было настоящим сокровищем, которое резко подняло витаминный уровень нашего питания.

Отсутствие опыта и предыдущая очень голодная зима долго не позволяли нам решиться произвести обмен нашей картошки на хлеб. Возле завода круглый год работал небольшой колхозный базар, где проводились такие обмены. Мы решились на это, только когда поняли, что до нового урожая нам не съесть всей картошки. На этом мы много потеряли, так как продукт утратил товарный вид и качество, и много хлеба мы за него не приобрели. Зато приобрели полезный опыт. Желающих обменять хлеб на картошку было довольно много, так как в семьях, где все получали взрослую норму, хлеба хватало с избытком, а земельные участки были не у всех. Таким образом, продукт, выращенный нашими руками, в известной мере был даже ценнее хлеба.

Единственно, о чем мы очень сожалели, что в наших условиях не удавалось получить урожай чеснока, который так необходим был и взрослым, и детям. Нам выдавали какое-то мизерное количество по карточкам, но этого было явно недостаточно, а на базаре он был по недоступным ценам.

Хлеб тоже в общем-то был суррогатом – мокрый, непропеченный. Я запомнила на всю жизнь его военную норму: 900 граммов рабочим, 600 граммов – служащим и 300 граммов – неработающим членам семьи, в том числе детям.

Однажды вдруг сообщили, что карточки будут отовариваться сибирскими медовыми пряниками. Это был чрезвычайный дефицит, поэтому возле нашего заводского магазина тут же образовалась огромная очередь. Я, конечно, тоже стала в нее, так как очень хотелось принести детям и Мише чего-нибудь сладенького. Дима и Эрик, мне кажется, вообще никогда не видели этого лакомства.

Когда магазин открылся, продавцы стали раздавать пряники своим родственникам и знакомым, заходившим в магазин со двора через служебный вход. Поднялся страшный гвалт и шум, с трудом навели порядок и стали выдавать продукт в порядке очереди. Я простояла почти весь день, от темна до темна, наконец подошла моя очередь, и тут пряники кончились. Как глубоко было мое разочарование? Если бы я потеряла всю месячную зарплату, то, наверное, расстроилась бы меньше. Стоя весь день в очереди, я много раз представляла себе тот счастливый миг, когда я с кульками пряников вхожу в комнату и дети радостно набрасываются на редкую диковинку, которую никогда в жизни еще не пробовали. Легко можно представить, в каком душевном состоянии я, голодная и продрогшая, возвращалась домой с пустыми руками.

Наш дом находился рядом с магазином, и Дима с Эриком, конечно, видели эту огромную очередь и с нетерпением весь день ждали пряников, которые я должна была им принести.

Когда я вошла в комнату, они стрелой бросились ко мне, но быстро сообразили, что пряников нет. Такое горькое разочарование отразилось в их голодных, наполненных слезами глазах, и так горько прозвучал вопрос: «А где же пряники?!», что у меня оборвалось сердце, а в горле застрял ком, не давая что-либо ответить. У меня началась истерика, и я бросилась на кровать лицом вниз. Меня буквально сотрясало, никогда в жизни я так не ревела. Дети испугались и, забыв про эти проклятые пряники, стали меня успокаивать.

В тот вечер ко мне зашла сотрудница по работе, Вера Ильинична, фамилию которой я уже, к сожалению, не помню. Это была очень приятная еврейская женщина лет на пятнадцать старше меня. Ее муж, тоже еврей, был редактором какой-то московской газеты. Когда началась война, его возраст уже не подлежал мобилизации, и он пошел на фронт добровольцем в составе Московского ополчения.

Их взрослая дочь вместе с детским садом, где она работала, переехала в Орел. Вера Ильинична осталась совершенно одна, и ей ничего не оставалось делать, как поехать в эвакуацию с нашим заводом. Она много лет проработала секретарем у какого-то большого заводского начальника и продолжила работать у него и в Томске. Вера Ильинична часто заходила к нам, так как была совершенно одинокой. Письма от мужа и дочери приходили очень редко, и она страдала по этому поводу. Мне было жаль эту образованную культурную женщину, и мы с Мишей чем могли пытались помогать ей. Возможности, естественно, у нас были невелики, но миску жидкого супа мы ей всегда наливали, и она, очень стесняясь, жадно его ела. Потом, уже в Москве, мы часто вспоминали при встречах об этом почти несъедобном, но таком вкусном тогда супе.