Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Было над чем задуматься правительственным верхам. От них, как очевидцев, не могло укрыться, что нарождается какая-то новая психология, источник которой надо было искать в новых общественных элементах, вступивших в Государственный совет. Для них, так или иначе, независимо от их политической ориентации, первенствующей роли при разрешении восходящих на рассмотрение Совета вопросов не играл и не мог играть момент пассивного послушания и подчинения чужой высшей воле и автоматический учет видов правительства. На первое место, как раньше уже было сказано, выдвигался совсем иной момент: момент самостоятельного и в этом смысле одновременно и свободного и ответственного учета политических сил, момент активной борьбы за определенные материальные и нематериальные интересы, с одной стороны, и за связанные с тем или иным пониманием этих интересов политические идеалы, с другой стороны. В этом, а не в той или иной специфической политической ориентации заключалась основная особенность новой психологии, психологии гражданственности и политической свободы, шедшей на смену старой психологии политического рабства. Эта новая психология являлась неизбежным спутником нового строя, несмотря на все его внутренние недостатки весьма отличного от прежнего.

И вот эта новая психология грозила захватить и членов Совета по назначению, этот rocher de bronze[254] всей внутренней правительственной политики: бронзовый устой грозил превратиться в глиняный. Даже на правое крыло нельзя было полагаться без всякой оглядки. И оно, в особенности в лице общественных элементов, примкнувших к нему, являлось не всегда надежной опорой. О настроениях определившегося настоящего большинства Совета нечего было и говорить: над ним явно реяли конституционные мечтания.

Сказанным определилась ближайшая политика правительственных верхов по отношению к Государственному совету. Надо было, во что бы то ни стало, забрать его в руки и в первую голову дать членам Совета по назначению реально почувствовать их зависимое от власти положение. Забота об укрощении строптивых была возложена [на] М. Г. Акимова. О том, как блестяще он справлялся с ней, мне уже приходилось говорить (гл. VII).

Твердый, непреклонный нажим на членов Совета по назначению, т. е. на целую половину всего состава Совета, применение к ним неприкрытого режима застращивания и морального гнета на первых порах дали ожидаемые результаты. Открытые попытки в направлении стремлений «сметь свое суждение иметь» исчезли. Глухой ропот против такой политики со стороны непосредственно затронутых ею сановных элементов Совета не укрывался от глаз внимательного наблюдателя, но практически в счет не шел. Принцип законопослушности Совета в угодном для правительства смысле торжествовал по всей линии.

Общая внутренняя и внешняя обстановка того времени сыграла в этом отношении очень большую роль, о чем мне вскользь тоже приходилось уже упоминать.

С одной стороны, огромное большинство выборных членов Государственного совета при вступлении своем в Совет имели весьма неясное представление о своей роли в законодательном собрании и инстинктивно ощущали живую потребность в известном авторитетном руководительстве. Такими руководителями в группе правых и группе центра, естественно, являлись члены Совета по назначению, старые сановные бюрократы с крупным служебным стажем и связанным с ним сознанием своего делового превосходства, своего непревзойдимого знания всех ходов и выходов.

К этому надо прибавить, что очень многие из выборных членов, вступивших в группы правых и центра, не блистали твердо выдержанной линией политического поведения и плохо разбирались в тонкостях конституционных споров. У правых взамен этого преобладало инстинктивное чувство ненависти к новому строю, как детищу революционного брожения 1905 г., у умеренных господствовал беспринципный оппортунизм, у тех и других было страстное желание найти опору в правительстве в деле охраны их специфических помещичьих и промышленных интересов, риторически отождествляемых с интересами общегосударственными. Бывали, конечно, и исключения — высоко принципиальные, идеалистически настроенные натуры, как, напр[имер], барон П.Л. Корф или Донецкий, — но это именно были только исключения, подтверждавшие общее правило.

Особняком стояла наша левая группа, которая вела строго принципиальную, определенно конституционную линию. Но она была настолько малочисленна, и принципиальная позиция ее, особенно первое время, казалась в глазах большинства настолько ирреальной, а в известном смысле и революционной, что с нею и с ее психологией вообще не находили нужным считаться.