Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

В связи с этим начинает зарождаться новая психология, которую, в противоположность старой бюрократической психологии, можно охарактеризовать как психологию гражданственности. Последняя постепенно, по мере укрепления ее, все чаще начинает прорываться наружу и определять поведение Государственного совета в целом.

В чем заключалась суть этой новой психологии?

Было бы совершенно ошибочно сводить противоположение между нею и прежней психологией Государственного совета к противоположению прогрессивного и реакционного направления, прогрессивных и реакционных политических идеалов. Последнее противоположение не было чуждо Государственному совету и в период неограниченного самодержавия. И в то время в составе Совета встречались, наряду с чисто реакционными элементами, также элементы прогрессивные, точные, умеренно либеральные, которые временами играли довольно видную роль. Однако и либеральные сановники, заседавшие в Государственном совете, оставались бюрократами с чисто бюрократической психологией. Никакой другой психологии и не могло создаться при строго бюрократическом составе и чисто законосовещательном характере дореформенного Государственного совета. Самая борьба, которую либеральные элементы в составе Совета того времени вели с реакционными элементами его, была не настоящей политической борьбой, а походила скорее на бурю в стакане воды. Ведь решающее значение имело не то или иное политическое течение как таковое, а переменчивая и неучтимая, лишь наугад уловляемая воля самодержца.

Нельзя не вспомнить по этому поводу столь характерной для того времени своеобразной практики Государственной канцелярии, которой она держалась при составлении промеморий[247], содержавших изложение мнений большинства и меньшинства Государственного совета по вопросам, вызвавшим в Совете разногласие. Эти промемории представлялись на благоусмотрение государя. Техника составления означенных промеморий сводилась к тому, чтобы число доводов pro и contra по данному вопросу, независимо от того, были ли они высказаны большинством или меньшинством, было примерно одинаковое; при этом следили за тем, чтобы те и другие доводы были бы изложены в такой форме, чтобы они с внешней стороны производили равносильное впечатление и в этом смысле не связывали бы государя. Нечего говорить, что составление подобных промеморий требовало особого искусства и особых искусников, которые на этом делали карьеру. Упомянутые хитроумные приемы бюрократической стилизации являлись венцом всей той бюрократической батрахомюомахии[248], всей той войны бюрократических лягушек с бюрократическими мышами, которой исчерпывался, по существу, весь круговорот жизни дореформенного Государственного совета.

Вырваться из этого заколдованного круга можно было, строго говоря, только одним путем — в порядке подачи в отставку из членов Государственного совета. Бывали ли вообще такие случаи, мне неизвестно. Не надо забывать, что назначение в Государственный совет случалось венцом бюрократической карьеры. Эта карьера сама по себе накладывала неизгладимый отпечаток на психологию. А условия работы в самом Совете довершали дела и укрепляли создавшуюся психологию — психологию покорности и политической безнравственности. Менее, чем где бы то ни было, можно было думать о настоящей политической борьбе и о сохранении чувства собственной политической ответственности в недрах Государственного совета. Ему ведь не было даже предоставлено право законодательной инициативы. Робкая попытка добиться этого права, предпринятая по случаю празднования в 1901 г. столетия со времени учреждения Совета, была пресечена в корне. Мало того: не все даже законодательные предположения проводили через Государственный совет. Многие законы проводились через Комитет министров и разные ad hoc[249] образуемые совещания. Все это не могло не оказывать влияния на психологию членов Совета. Никто, в сущности, так ясно, как они сами, не сознавал, что их дело маленькое, что политический центр тяжести заключался не в этом законосовещательном органе, а явился фактической прерогативой центральных органов исполнительной власти — министров, и более или менее случайных временщиков, которые официально могли даже стоять в тени. В сознании если не всех, то подавляющего большинства членов Государственного совета только эти последние являлись ответственными за все то, что предлагалось и делалось, хотя бы и при участии Государственного совета. Формально же все вообще зависело исключительно от верховной самодержавной власти.