Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Кстати сказать: насколько внимательно и серьезно Столыпин отнесся к нашему с ним разговору, явствует из следующего. Когда один из чинов Государственной канцелярии подошел к нему и предупредил его, что сейчас начнется голосование, ради участия в котором он, собственно, и приехал на заседание, Столыпин заколебался и не знал, как ему поступить. С одной стороны, ему, видимо, не хотелось оборвать разговор, не дослушав меня до конца; с другой стороны, он не хотел пропустить момент голосования. Для меня, конечно, представлялось очень важным довести разговор до конца. В полушутливой форме я обратил его внимание на то, что наши с ним голоса при голосовании обязательно разойдутся, так что участие нас обоих в голосовании окончательного результата не изменит; поэтому безразлично, примем ли мы в нем участие или нет. Он усмехнулся, и голосование произошло без нашего участия.

К сказанному я должен прибавить, что на следующее утро полиция исчезла из коридоров университета: ее упрятали куда-то поблизости от университета, кажется, в подвалах соседнего с университетом здания Академии наук. К сожалению, я ошибся в том, что после всего происшедшего благоразумие у студентов возьмет верх и что возможно будет вернуться к нормальному течению университетской жизни. В тот же день вновь имел место возмутительный случай химической обструкции. Во внутреннем коридоре, отделявшем одну из небольших аудиторий от главного университетского коридора, во время лекции одного из профессоров была брошена какая-то ядовитая масса в таком огромном количестве, что она угрожала жизни и здоровью всех находившихся в аудитории. Вдобавок обструкционисты плотно закрыли дверь во внутренний коридор, сами оставаясь в главном коридоре в ожидании, что дальше будет. Мне об этом доложили, и я бросился вместе с некоторыми другими профессорами к указанному месту. Открыли дверь и извлекли из аудитории профессора с его слушателями. Тем временем появилась и полиция, увидев которую, обструкционисты поспешно разбежались. После этого полиция вновь вступила в свои права и разместилась по коридорам. Мне осталось только доложить Совету университета, что я при сложившихся обстоятельствах не могу протестовать против нового появления ее, так как чувствую себя ответственным за жизнь и здоровье учащих и учащихся в университете. Совет университета с этим согласился.

Для характеристики личности П. А. Столыпина и отношения его к обязанностям и к лицам, обращавшимся к нему, приведенный эпизод, как мне кажется, не лишен серьезного значения. Меня он совершенно не знал — это была наша первая и последняя личная встреча с ним. Дело, по поводу которого я беседовал с ним, было такое, что он имел полную возможность отнестись к нему чисто формально и уклониться от разговора по существу. Но живое чувство долга и ответственности, которое, несомненно, отличало его, взяло верх. Он учуял правду в том, что я ему говорил, постарался вникнуть в существо дела, принял его к сердцу и пошел мне навстречу не только словом, но и делом. Не его, как и не моя вина, что поставленная цель не была достигнута.

По университетским же делам я имел случай беседовать и с непосредственным преемником П. А. Столыпина на посту председателя Совета министров, гр[афом] В. Н. Коковцовым. Из всех премьер-министров, с которыми мне приходилось сталкиваться, граф отличался наибольшей доступностью и предупредительной любезностью. К тому времени, когда он был назначен председателем Совета министров, я уже успел оставить пост ректора университета. Это развязывало мне руки. Все же, зная крайнюю щепетильность и осторожность графа, я избегал без крайней необходимости обращаться к нему по делам чужого для него ведомства.

Дела в Петроградском университете тем временем принимали все более печальный оборот. Разнузданность и произвол министра Кассо, доставшегося гр[афу] Коковцову по наследству после П.А. Столыпина, росли не по дням, а по часам. Верным помощником министра во всем, что он делал для разложения Петроградского университета, служил его товарищ, барон М.А. Таубе, сам бывший профессор

Петроградского университета, избранный на эту должность тем же юридическим факультетом, которому он впоследствии тщательно помогал наносить удар за ударом. По внешности он представлял прямую противоположность Л. А. Кассо. Сам министр был весьма внушительного роста, барон Таубе — ниже среднего. Это подало неунывающим россиянам повод говорить: «Министр у нас Кассос, а товарищ его — Малокассос». Умственно он был много ниже его. В нравственном отношении он являлся достойным партнером своего шефа.

Случай, который заставил меня обратиться к гр[афу] Коковцеву, был во всех отношениях из ряда вон выходящим. Нельзя было бы, при всем желании, найти более яркого подтверждения того, что не интерес дела, как ни ложно понимать их, а исключительно злобное желание покуражиться над университетом и над профессурой, соединенные с сознанием полной безнаказанности, что бы он ни вздумал натворить, руководили циником, поставленным во главе русского просвещения.