Воспоминания Калевипоэга

О дальнейшем в памяти моей сохранились лишь отдельные клочки. Так, помнится мне, что пригожая дева за руку притащила меня в сарай, полный сена, я же при этом без умолку похвалялся и куражился. Очень она мне по сердцу пришлась своей мягкостью и пышностью. Хорошо помню, что наобещал ей с три короба: поклялся возвести эту Айно (или Кати?) на престол объединенного королевства Эстонии, Финляндии, Латвии, Турции и Татарии. И не далее как завтра.

Златовласая пастушка — так она отрекомендовалась — со вниманием меня слушала и мило улыбалась, однако через некоторое время начала нетерпение проявлять. Тогда я попытался развлечь ее вокальным репертуаром, популярным в наших краях. Немало славных песен было спето — и «Наши мужики, будто дикие быки», и «Тверды, как скалы в океане», и много других романсов, — только пастушка ни малейшего восторга не выказала. Прослушав мой концерт, она спросила лукаво, все ли это, дескать, что я умею. Вспоминаю, что, ссылаясь на духоту, при этом расстегнула она свой корсаж. Пошевелив мозгами, смекнул я, что пастушке-то, видать, охота со мной в любовную связь вступить. Я бы и сам не прочь, да только меня как понесло, ну никак с собой не совладаю — опять бахвалиться начал крупными победами на любовном фронте да еще добавил, что в этом деле всем здешним мужикам сто очков вперед дам. Во всяком случае, сказал я самоуверенно, коль со мной часок побудешь, так до смерти не забудешь.

А дальше все как в тумане. Твердо помню только, что вдруг одолело меня непреоборимое желание заснуть и что предложил я своей партнерше сперва как следует выспаться. И вроде бы эта моя идея не встретила у нее поддержки, потому что вскорости она, похоже, куда-то исчезла.

Спал я изрядное время. Когда глаза продрал, темно было уже. Посреди двора горел большой костер, и мои сотрапезники вокруг него плясали. Видно, перебрал я за трапезой здорово, потому что и поспавши «папа-мама» сказать не мог. Хотел было еще вздремнуть, да слышу, шуршит что-то в сене. Представшая пред моим взором картина мгновенно сонливость прочь прогнала: будущая властительница объединенного королевства и младший сын кузнеца нечто столь непотребное вытворяли, что язык мой прилип к гортани и рука перо роняет. Да, было сие зело непохвально и для сурового эпоса неприхотливого северного народа никоим образом не подходяще. (Буде любознательный читатель проявит нездоровый интерес к данному эпизоду, надлежит ему обратиться к той главе греческой мифологии, в коей описывается связь Посейдона и Деметры, в результате чего, как известно, родился говорящий конь Арион.)

Мерзостное это зрелище сердце мое горестью и негодованием наполнило. Выбрался я, шатаясь, из сарая на свежий воздух. Забывшая стыд и потерявшая совесть парочка на мой уход никак не реагировала. А на дворе-то дым коромыслом, столпотворение вавилонское, сиречь беспросветный разгул. Даже в «Калевипоэге» не смогли обойти молчанием происходившее:

Старики без шапок пляшут,
Без чепцов танцуют жены,
Парни — вовсе нараспашку,
Девушки — на четвереньках…

На мой взгляд, было все сие зело предосудительно, и, чтобы горькое разочарование в местных нравах и обычаях умерить, я вновь за пиршественный стол уселся, тем роковую ошибку совершив.

Кузнецовы сыновья, ухмыляясь нахально, ехидные шуточки в мой огород отпускать принялись, открыто надо мною потешаясь. А вскорости и пастушка (Кати или Айно — никак не вспомню), о коей я столь возвышенные планы строил, к ним подсела. И что-то такое старшему Кузнецову сыну на ухо шепнула, что тот аж за бока схватился. Нахохотавшись вволю, посоветовал он мне пить настой из вороньих ягод, добавив, что средство это, видать, беспременно мне требуется.

От сих слов разгневался я безмерно, однако сдержался, крохи трезвого разума собрав, ибо чувствовал, что заслужил осмеяние, — ведь не раз говаривал я: нынешнее дело на завтра не откладывай. Так что мое нерешительное в сарае поведение, пожалуй, и впрямь зубоскальства достойно было.

Пил я пиво да в гневе губы кусал. Силился обиду забыть, но хмель трезвое помышление угасил. И словно со стороны, словно кто-то иной говорил, словно издалека услышал я вновь свой голос. И вновь голос мой выхвалялся и куражился. Уж больно хотелось мне осмеянную мужскую честь реабилитировать. Громко поведал я всем, за столом сидящим, как некая островитяночка, папочкина дочка, бережно хранимое девицами сокровище потеряла невзначай.

Вскочил тут в ярости старший кузнецов сын.

— Заткни, — заорал он, — свою поганую пасть, дурацкое самохвальство и скудоумное фанфаронство свое сей же час прекрати! Опрометчивое твое пустословие может благороднейшего происхождения примернейшего поведения достойнейшей девице непоправимый урон нанесть и репутацию изгадить.

Э-э, думаю, тут дело нечисто, у него, видать, рыльце в пушку; ведь до этаких россказней все мужики страсть как охочи, и за честь девицы лишь тот вступится, у кого с ней шуры-муры и амуры.