Воспоминания Калевипоэга

Как бы не так! Стоило сему мужу узреть старшую из адских дев, его словно скипидаром помазали: подскочил с прыткостью, помог девице с моей спины слезть, за ручку подхватил, да и не отпускал ту ручку больше. А дева пылала, словно маков цвет. И никто уж ни слова от сих двоих не слыхал, они друг на дружку только и смотрели.

А Сулевипоэг с младшей девой тоже не больно-то во внимании да советах нуждались — они, взявшись за руки, в полном единодушии отправились по окрестностям прогуляться. Все бы оно ничего, да вот то худо, что хозяин еще двоих гостей самим себе предоставил, и сия парочка, баран да ярочка, ниоткуда поддержки и помощи получить не могли.

— Это самое… мне теперича… как его… недосуг… — пробормотал я. — Вот ужо завтра…

— Завтра? — В голосе моей зазнобы слышалась обида.

— Ну да, ясное дело, завтра… Куда я денусь-то?

— А нельзя ли мне сейчас с тобой вместе пойти? — спросила она робко.

— Да ты что, балбешка несмышленая… У меня эти… как их… мужские дела.

— Мужские дела? Что сие означает — мужские дела? — И закончила грустно: — Впрочем, то королю лучше знать…

Стояла зазноба моя под яблонькой, мне вослед смотрела. Жалко ее, да только не привык я на попятный идти. «Успеется… успеется… подумать толком надобно прежде», — успокаивал я себя.

Мужские дела не больно далеко меня завели, всего лишь в тенек на пенек поразмыслить.

«Да, слабоват ты, победитель Рогатого, слабоват оказался», — зудел у меня в голове один голос. А второй тут же приводил возражение: «Правильно поступаешь, правильно! Кто ее знает, чего она там творила и как себя вела, в подземном-то царстве!»

«Да стоит ли герою в брак вступать? Ведь он себя народу своему целиком посвятить должен. А супружеские радости короля от государственных дел отвлекут, — не сдавался первый голос. — И вообще много ли в ней проку, в плотской-то любви? Вспомни, Калевипоэг, как над тобой островитяночка измывалась! А ты? Ты до того с ней изнурился, не хуже мартовского кота, что чуть во вшивой луже, морем именуемой, с жизнью не расстался».

«Нет, нельзя островитянку с адской девой равнять, одна другой не чета!» — возмущалось второе «я».

«А вот возьму и посватаюсь завтра же!..»

Раздираемый тезами и антитезами, преклонил я главу свою на мшистую кочку. Может, небеса мудрости мне пошлют во сне.

Наконец дыханье ночи,
Вея холодом росистым,
Сладким сном его сковало…

Хотел бы я знать, почему историографы ни словом о моих сомнениях и сердечных терзаниях не обмолвились? Утверждают единоустно, словно в черепушку ко мне заглядывали, что полон я был мыслями о войнах, Эстонской земле грозивших, о бедствиях Виру и так далее и тому подобное. Вообще-то верно, государственные дела у меня всегда на первом плане были, но в тот вечер одолевали меня иные печали.

Однако под утро задремал я все же.

Неспокоен сон мой был, виделся мне грустный взор адской девы, ее дружеская рука, доверчиво волшебную шапку мне в Преисподней протянувшая… Не скрою, что и прочие прелести девицы снились мне. Например, крепкая ножка, золотистыми волосиками покрытая, что мелькала пред моими глазами, когда мы сюда шли, а под коленкой кожа гладкая да тонкая, инда жилочки просвечивают. И еще шаловливая пятка, может, ненароком, а может, и намеренно по лбу меня в такт моим шагам постукивавшая. До чего же мягкая и розовая она была, ну ровно ягнячий носик!..

Видать, я вновь в поэзию ударился! Предоставляю слово летописцам, у них это лучше выходит:

В сновидениях игривых
Перед Калевовым сыном
Дева адская явилась
И его ласкала жарко,
Целовала, миловала…

И надо же, чтобы именно в оную ночь терзаний и сомнений, именно в оный час раздумий и мечтаний некая распутная бабенка, дочка какого-то местного знахаря, лучшего времени не найдя, надо мной надсмеялась: бесстыдно присела она на косогор… и вот уже солоноватая влага оросила мечущегося в беспокойном сне младого богатыря.

Не успел усталый витязь
На земле пристроить спину,
Как вода коснулась бока,
Бедра спящему смочила.
Тихо подступала влага:
Вот подобралась и к шее,
Щеку тронула легонько.

Пробудившись, никак разобрать не мог, что же случилось со мною.

Не успев опомниться, был я омочен сей мерзостной и непристойной жидкостью с ног до головы.

Я вскочил.

Сонным взорам моим мерзопакостнейшая картина представилась. На высоком холме восседала на корточках знахарева дочка, со смеху помирая. Бесстыдный хохот искривил узкую ее рожицу, с мордочкой горностая схожую.

А утро выдалось прекрасное, теплое, безветренное, и торжественно всходило за спиной мочеиспускательницы багряное солнце. Полагаю, что божественное светило немалую охоту имело обратно за горизонт сокрыться, ибо то, что оно ласковыми своими лучами освещало, паскудной гнусностью являлось. Страшное дело! Не то что рассказывать, вспоминать и то жутко!