Воспоминания кавказского офицера

Однажды я приехал в Келассури с одним Шакриловым, не застал Гассан-бея и, не останавливаясь поэтому в его доме, поехал в Дранды, желая узнать от батальонного командира подробности дела, случившегося около самого укрепления. Дело это заключалось в том, что цебельдинские разбойники угнали несколько подъемных лошадей и убили двух солдат, которые их стерегли. От Келассури до Дранд недалеко, и мы приехали через два часа в укрепление. Первое время естественно прошло в рассказах о неприятном происшествии; потом сели обедать. Мы были еще за столом, когда караульный офицер прислал спросить, к нам ли принадлежат абхазцы, расположившиеся кормить лошадей в виду укрепления. В Абхазии, как и во многих других местах на Кавказе, видя перед собою горцев, редко можно было знать наверное, друзья ли они или неприятели. Чрезвычайно дерзкие в своих воровских покушениях, они подъезжали довольно часто в небольшом числе к укреплениям и останавливались около них с видом миролюбивых людей, имеющих какую-нибудь надобность; потом, выждав удобную минуту, бросались неожиданно на солдат и на скотину, находившихся вне укрепления, убивали одних, угоняли другую, и уходили, прежде чем успевали послать за ними погоню. Поэтому караульные были обязаны следить за всеми горцами, показывавшимися вблизи постов и укреплений, и тотчас дознавать, кто они и зачем приехали. Ответив, что мы приехали только вдвоем и что об этих людях ничего не знаем, я поручил Шакрилову рассмотреть их в зрительную трубку. Исполняя мое приказание, он насчитал семь человек, совершенно ему незнакомых, пасших своих лошадей в расстоянии пушечного выстрела. Можно было выслать казаков, узнать поближе, кто они таковы, и даже заставить их отъехать подальше; но это было плохое средство от них избавиться. Хуже было встретиться с ними на дороге, чем возле укрепления, если они действительно составляли неприятельскую партию. Я был уверен, что никто не знал о моем предположении ехать в Дранды и не следил за мною. На дороге мы хорошо осматривались во все стороны и также никого не видели. Поэтому я не полагал, что эти люди, кто бы они ни были, выжидают собственно меня. Лучше всего было оставить их в покое, не показывая даже вида, что за ними наблюдают, и дождаться, когда они сами уедут, замечая только в какую сторону, для того чтобы не наткнуться на них неосторожным образом. Несколько раз я посылал и сам ходил узнавать из-за бруствера, очистили ли они место; но лошади паслись по-прежнему, а люди около них, казалось, спали крепким сном. Перед вечером мне дали знать, что они, наконец, уехали по направлению к Кодору, в противоположную сторону от моей дороги. Из предосторожности я дал пройти еще получасу и оставил потом укрепление, невзирая на убеждения коменданта переночевать у него или взять, по крайней мере, казачий конвой. Ночевать я не остался для того, чтобы сдержать мое обещание провести вечер в Келассури, опасаясь дать Гассан-бею дурное понятие о моей смелости, если он узнает, что остановило меня приехать; а от казачьего конвоя я отказался, желая сберечь в глазах абхазцев неизвестность, в которую облекал меня мой черкесский наряд. Дорога из Дранд вела через открытую поляну, под гору, в густой лес, примыкавший к морскому берегу. Лесом приходилось ехать около трех верст. Подъезжая к опушке, мы увидели несколько в стороне от нашей дороги стреноженных лошадей и около них людей, которые, заметив нас, стали подыматься с земли. Шакрилов узнал в них горцев, кормивших так долго лошадей в виду крепости, и тотчас вывел заключение, что они бродят здесь не с добрым намерением. В лесу мы прибавили шагу, нисколько не ревнуя схватиться с ними двое против семерых. Дорога была так узка, что Шакрилов не мог ехать рядом со мною. Мы не сделали по лесу двухсот шагов, как перед нами показался ехавший нам навстречу высокого роста молодой человек. По горскому обыкновению, когда встречаются незнакомые люди, уступает дорогу тот, кто чувствует себя ниже званием или слабее. Дворянин черкесского рода скорее станет драться, чем своротит для абазина. Молодой человек был абазин, а моя черкеска, оружие и отличная кабардинская лошадь обличали черкеса не простого звания. Я знал настолько горцев, чтобы понять, что в этом случае мне надо было удержать дорогу или возбудить в моем противнике пренебрежение ко мне, что было опасно. Мы ехали прямо один на другого. Не доезжая двух шагов, абазин положил левую руку на чехол своей винтовки. Как известно, горцы носят ружье за плечами в бурочном чехле, из которого выхватывают его мгновенно одним взмахом правой руки, откинув сперва левою рукой чехол с приклада. Это движение, означавшее вызов, доказывало, что он не намерен уступать. Не касаясь своего ружья, я взмахнул плетью, и наши лошади столкнулись мордами. Это его так озадачило, что он невольно своротил в сторону, но, поравнявшись с Шакриловым, вдруг схватил его лошадь за повод, назвал по имени и стал ему с горячностью говорить что-то по-абхазски. В ту же минуту я остановил лошадь, взвел курок у моего поясного пистолета и повернулся на седле, готовый выстрелить ему в спину прежде, чем он успеет взяться за оружие. Когда курок щелкнул на взводе, абазин оглянулся, сказал еще несколько слов, с видом сдержанной досады, взмахнул плетью и отъехал скорым шагом. Несколько времени мы удалялись друг от друга, беспрестанно оглядываясь и в полной готовности выхватить ружья, если понадобится. На первом повороте дороги Шакрилов объявил мне, что мы встретили Богоркан-ипу, что люди, бывшие в лесу, принадлежат к его шайке и что нам остается теперь только уходить, не дожидаясь, пока он опомнится и станет нас догонять с своими товарищами. До Келассури мы скакали сколько было силы у лошадей, и только в виду деревни дали им вздохнуть. Тут Шакрилов рассказал мне, как было дело. Богоркан-ипа, озадаченный и рассерженный моею неуступчивостью, спросил его грозным голосом, схватив повод лошади: “Кто едет с тобою? – не пущу ни шагу, пока не ответишь!” Шакрилова он узнал, видев его несколько раз в доме у Михаила.