Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Но я не получил его ответа. На другой день рано утром я собирался, по обыкновению, в батальон. Вдруг раздался звонок по телефону, и от имени Керенского мне сообщили, что Дума распущена, Протопопов[25] объявлен диктатором, что в Волынском полку произошло выступление, полк перебил офицеров, вышел с винтовками на улицу и направился к Преображенским казармам (в этих казармах был расположен мой батальон). Не теряя ни минуты времени, я схватил свое боевое снаряжение и помчался в свой батальон. На углу Литейного [проспекта] и Кирочной я увидел толпу людей, сосредоточенно глядевших вдоль Кирочной улицы. Я подошел – в конце Кирочной улицы, как раз напротив Преображенских казарм, клубилась серая, беспорядочная толпа солдат, медленно продвигающаяся к Литейному проспекту. Над их головами были видны два или три темных знамени из тряпок.

Я направился к толпе, но меня остановил какой-то унтер-офицер, поспешно бежавший от толпы:

– Ваше благородие, не ходите, убьют! Командир батальона убит, поручик У стругов убит, и еще несколько офицеров лежат у ворот. Остальные разбежались.

Я смутился и завернул в школу прапорщиков в начале Кирочной; пытался связаться по телефону с батальоном и Государственной думой, но не получил ниоткуда ответа. Тем временем толпа надвинулась на училище, ворвалась в помещение. Но был дан только один случайный выстрел в коридоре. Солдаты разобрали винтовки и пошли дальше.

Я вышел из училища и попробовал убеждать солдат идти к Таврическом дворцу. Но мои слова были встречены с недоверием: «Не заманивает ли в западню»…

На улице меня солдаты задержали, отняли оружие. Пьяный солдат, припоминая обиды, нанесенные ему каким-то офицером, настаивал на том, чтобы меня прикончить. Но в общем толпа была мирно настроена. Один солдат из моего батальона заверил, что он меня знает: «Это наш, хороший!» И меня отпустили с миром.

Когда я пришел в батальон, в нем уже не было ни души – все уже разбрелись по городу. Несколько солдат в учебной команде мирно пили чай. Я стал с ними разговаривать. Неопределенные ответы, неопределенные вопросы. Было ясно, что солдаты не верят мне и знают, что я также не верю им.

Уже вечером я отправился в Таврический дворец. На дворе небольшие, нестройные кучки солдат. У дверей напирала толпа штатских, учащейся молодежи, общественных деятелей, стараясь войти в здание.

Я быстро получил пропуск и стал искать Керенского. Его я нашел в просторной зале, где, кроме него, был только Чхеидзе[26], с поднятым воротником, оба в волнении. Чхеидзе все время бегал из угла в угол. Керенского вызвали в соседнюю комнату, откуда он вышел с сообщением, что заняты почта и телеграф, но необходимо туда послать подкрепление. Я заявил, что никакое подкрепление нельзя послать, пока солдаты не приведены в порядок. Чхеидзе подошел ко мне и торопливо сказал, что верно, прежде всего нужен порядок, нужно строить полки или что-то вроде того. Я спросил кого-то из окружающих, где остальные члены Думы. Мне ответили, что разбежались, так как почувствовали, что дело плохо. Впоследствии я убедился, что это была ошибка, так как, например, Родзянко был в то время в штабе и разговаривал по проводу с фронтами. И дело было не «плохо», но только оно не сосредотачивалось в Таврическом дворце, который сам считал себя руководителем восстания. На самом деле восстание совершалось стихийно, на улицах. Окружной суд уже догорал. На Литейном и Невском были баррикады, и, по существу, уже весь город был вне власти прежнего правительства.

Но полный размах восстания стал ясен на следующий день с утра. На улицах неумолчно, повсюду, по-видимому беспричинно и бесцельно, происходила стрельба из пулеметов, винтовок и револьверов. Казалось, винтовки стреляли сами собой. Как будто громадные запасы взрывчатого вещества, накапливаемого против противника, приобрели свойство взрываться сами собой в тылу, раня и убивая кого попало. И запасы противочеловеческой ненависти вдруг раскрылись и вылились мутным потоком на улицы Петрограда в формах избиения городовых, ловли подозрительных лиц, в возбужденных фигурах солдат, катающихся бешено на автомобилях.

К Думе трудно было уже протолкаться – солдаты, матросы, рабочие массами шли туда. Несмотря на строгий контроль и пропуск только с разрешением, выдаваемым в комендантской комнате, толпа спорадически отталкивала часовых и вливалась во дворец. Все коридоры, комнаты полны были спешащими, требующими, недовольными, усталыми от ожидания, неизвестности и неопределенности.