Воспоминания о будущем

Как и взвешенные в сосуде частицы осаждаются слоями, в определенной постепенности, так и люди, которых ступеньки ведут сюда, ко дну каменного вместилища. Вслед за человеком-суммой (кстати, занятым сейчас перестановкой мест своих слагаемых) приходят женщины с детьми и узлами; их ждет небольшая, оклеенная даже обоями комната с доской на дверях: «Дети от 0 до 5». Сюда же — таков закон пещеры — проходят и матери с детьми в возрасте меньше ноля. Далее — шествие стариков, у которых ноги уже отстают от воли. А воля все же ясно оттиснута внутри глазниц, в щелях ртов и беспокойно шевелящихся морщинах лица: дополучить жизнь полностью, и крупными и мелочью, без всяких начаёв природе и скидок на масштаб войны. За ними, отделенный дистанцией в минуту или две, — под стук палок и костылей — арьергард хромых, слепых и калек. Они уже ранены жизнью, выбиты из строя еще до всяких войн. Идут они, эти правильные дроби человеческих лет, с поводырями и без, щупая стены ладонями, ступеньки — резиновыми наконечниками и кожаными протезами, с трудом вволакивая себя сюда, в этот склеп живых.

Наконец, когда уже болт готов задвинуться, появляются отсталые: не из-за груза вещей или годов, а из-за избытка юности и любопытства. Нельзя же так сразу променять вольный воздух, прошитый стежками трассировочных игл, и небо из звезд и снарядных разрывов на душный воздух убежища с его тусклыми лампочками, свисающими с сырого потолка. Сперва слышны звонкие голоса молодых, только что оставивших земную поверхность:

— Наши прожекторами все небо раскромсали. Не увернешься: будь ты «хейнкель» или «мессершмитт».

— Ну, он через луч перекувырнулся и опять на галс. Бить его надо не лучом, а огнем.

— А я видала ихний аэроплан: такой белый и с зеленым брюшком.

— Да это ж было облачко в конусе прожектора. Только и всего. Это ты…

— Нет, видела, честное слово, ви…

Но из темного угла раздается недовольное шипенье:

— Шш… тише вы, галчата. Дите вот разбудили.

И минуты на две или три воцаряется абсолютное молчание. Слышен только писк воды в проходящих внутри стен трубах да поскрипывание нар. Замолчал и ребенок.

— Странно, — обрывает вдруг тишину «новичок», — тревога, а не стреляют. Может быть, уже отбой?

— А вы не накликайте, — оглядывает человек-сумма согнанного им с места захожего убежищника, — в этой музыке самое лучшее — это паузы. Да. Как это: «На поле бранном тишина, огни между шатрами…»

Будто в ответ — тяжелый, слоновый топот дальнобойной очереди, вслед за ней — мелкая рысь зениток и пулеметов. Сперва звуки нарастают в частоте и силе, потом начинают отдаляться и ослабевать.

— Ну, это на всю ночь.

— Не угадаешь.

— Господи, а мне к шести на службу.

— Хоть бы соснуть часок…

— Куда там: немец прилетел, а сон улетел. Известно.

Все-таки одеяла и платки разматываются, иные головы уже прижаты к подушкам.

Человек-сумма расставляет свои слагаемые то так, то этак, мостится в гнезде из мешка и двух чемоданов, но дальше поклевывания носом дело не движется. Потерпев неудачу со сном, житель пещеры снова обращает внимательные глаза к новичку:

— Я вас здесь что-то не видал. Вас каким же это ветром?

— Так. Шел к приятелю и…

— Попал к неприятелю, — досказывает спрашивающий, — под бомбный дождь, так сказать. Бывает. Что ж, как это говорится: подождем под дождем. Гора с горой не встречается, а горе с горем — вот… не угодно ли.

И, довольный эффектом, завсегдатай пещеры обводит стены и прижавшихся к ним людей с видом заправского оратора. Правда, лица большинства его невольных слушателей немногим неравнодушнее стен.

— Еще в Библии сказано, что жизнь есть убежище скорбей. Подчеркиваю: убежище. Тут вот, через два двора, продолбило фугаской воронку. Если рассудить, что такое воронка? Отвечаю: воронка есть убежище для бомбы. У нас же: бомбоубежище. И сходство, и разница. Или вы не согласны?

Новичок вместо несогласия отвечает судорожным зевком и подымает на оратора сконфуженные глаза. Завсегдатай, извиняюще кивнув головой (бывает), продолжает разматывать нить своей излюбленной мысли. В голосе его, сперва звучащем скучливо и монотонно, начинают возникать интонация и металлические призвуки. Еще немного, и речь начнет карабкаться на крутизну пафоса. Две-три головы пододвинулись ближе. Молодая женщина, прикорнувшая в углу, оторвала ухо от подушки и кивает в ритм словам.

— Войне надо учиться у природы. Ни более, ни менее… Война — это, ну, как сказать? — спор зуба со скорлупой: либо скорлупа — крак, либо слава нам — и зуб пополам. До феодальности сколько времени убежало, пока человек думал-думал-додумался: спрячу-ка туло под панцирь, голову под шишак. А природа все это давно устроила: черепаха без панциря ни шагу, червь презренный — и тот в кокон завивается, а человека, им едомого, никак без домовины не похоронишь. Вот, скажем, над нами дом в эн этажей, говоря алгебраично, а под домом домо… впрочем, я не то хотел… не в ту улочку свернул. На чем бишь мы?

— Про черепаху вы давеча… — робко напоминает женщина.