Воспоминания о Ф. Гладкове

Потом я встречался и беседовал с ним несколько раз, и эти беседы неизгладимы в моей памяти. Первое мое впечатление укрепилось и углубилось. Это был цельный человек, боевой и тонкий характер. Он жил революцией и литературой. Революция для него была целью и содержанием жизни, а литература — могучим оружием революции».

Я показала эти строки Федину[42].

— Очень своеобычно, в характере Федора Васильевича, — сказал Федин, — я знаю, что Барбюс оставил горячий и глубокий след в его душе.

Гладков потянулся к Барбюсу, когда прочитал «Огонь», а Барбюса заинтересовал Гладков прежде всего как автор «Цемента».

Пламенный протест против хищнического разрушения, которое несет с собой война, и пафос созидания нового, социалистического мира — нераздельны. Это диалектическое единство и послужило основой дружбы обоих писателей.

На вечере, посвященном 80‑летию со дня рождения Федора Гладкова, Лев Никулин рассказал, какой популярностью пользуется «Цемент» у французов:

— Я прочитал недавно «Цемент» два раза. Один раз — по-русски, другой — по-французски. И не удивился, что на иностранцев чрезвычайно влияет эта книга: она их изумляет, она открывает им душу нашего народа.

На иностранцев влияет «Цемент» не только потому, что открывает им душу нашего народа — «Цемент» открывает им перспективы, величайшие возможности «бытия, как деяния, как творчества» (М. Горький).

Испанский писатель Сесаро Муньос Арконада писал, что книги Гладкова, в особенности «Цемент», помогли ему «ощутить землю под ногами, указали путь, по которому надо идти» («Литературная газета», 7 ноября 1939 г.).

Гладков как-то показал мне роман Арконады «Река Тахо», посвященный гражданской войне в Испании. По дружественному автографу я поняла, что обоих писателей связывало горячее взаимное понимание.

— Арконада непосредственный участник гражданской войны, — сказал Гладков. — Я с большим вниманием читал «Реку Тахо». Гражданская война в Испании — одна из интереснейших страниц мировой истории.

Много рассказывал мне Федор Васильевич о датском писателе Мартине Андерсене-Нексе. Он был знаком с Нексе еще с 1922 года (первый приезд Нексе в СССР).

— Вы знаете биографию Нексе? — как-то спросил он меня. И тут же стал рассказывать, какой трудный путь рабочего человека прошел Нексе, прежде чем стать писателем. Он был пастухом, землепашцем, сапожником, каменщиком.

— Профессия каменщика особенно шла к его мощной, статной, колоритной фигуре. Нексе и в литературе был прежде всего рабочим человеком, красивым человеком, борцом за священный, творческий, освобожденный труд.

Гладков передал мне фотографию, где он снят вместе с Андерсеном-Нексе и Фединым в 1944 году в Доме литераторов, и просил поместить эту фотографию в книгу, которую я писала тогда[43].

Немецкий литературовед, профессор Ганс Мейер пишет в своем предисловии к «Цементу», вышедшему в Берлине в 1951 году: «Двадцать лет тому назад мы читали роман «Цемент» с удивлением, сегодня мы читаем его со взглядом на наши собственные задачи... Вот почему роман Гладкова находит в Германии все новых и новых читателей, которые не просто восторгаются этим произведением, но применяют к жизни».

Вспоминаю одну из встреч в финляндском городке Лахти в 1965 году. Маленький веселый домик. Нас встречает у входа ладный, спортивный, средних лет человек и любезно приглашает войти. Это слесарь Олави Лейно. Если описать его внешность, то получится плакатно-благополучная фигура рабочего: загорелые, мускулистые руки, похожие, как сказал один поэт, на вкусный черный хлеб, умные, приветливые глаза, большой, выпуклый лоб, худощавое, энергичное лицо. Но, вглядываясь в это лицо, видишь в нем странное, противоречивое сочетание тревожной неудовлетворенности и усталости; о нет, жизнь этого человека совсем не так благополучна, как может показаться с первого взгляда.

Единственная дочь Лейно, успешно окончив школу, работает продавщицей в парфюмерном магазине. По-видимому, нет средств для продолжения образования. Но материальные затруднения — еще полбеды, рабочая закалка помогает одолевать нужду. Смотришь на этого одаренного, образованного рабочего, вынужденного изо дня в день копошиться в своей маленькой примитивной мастерской, и задаешь себе вопрос: «Ну, а дальше что? Неужели так всю жизнь?»

Здесь-то, по всей вероятности, и скрыта причина усталости и тревоги Олави Лейно. Он мог бы сказать о себе словами одного из героев повести Гладкова «Вольница»: «Я — мастер, рукоделец, часы могу сковать на наковальне, а меня в норку загнали... Нет мне здесь ходу, распахнуться негде...»

Нам он не сказал этих слов. Но я увидела в его маленькой библиотеке «Цемент» на французском языке.

— Вам нравится эта книга? — спросила я.

— Глеб Чумалов один из самых дорогих мне героев, — ответил Олави.

...Однажды Федор Васильевич неожиданно сказал мне (он часто во время беседы менял тему, следуя внутреннему ходу мыслей, внезапно возникающим ассоциациям):

— Знаете, где я нашел самого удивительного писателя? В Болгарии. Я говорю о Христо Ботеве.