Воспоминания о Ф. Гладкове

— Когда я уезжал, моряки дали мне четверть водки с напутствием: «Максиму Горькому от нас». Приехал, обжился у Горького, и вдруг он меня спрашивает: «Где водка, что мне моряки послали?» Я смутился: должно быть, письмо от моряков пришло. Видите ли, отвечаю, путь был долгий, пришлось угощать соседей по вагону — французов, итальянцев и шведов даже. За ваше здоровье пили, Алексей Максимович». — «За мое здоровье?» — «Да». — «И шведы тоже?» Горький расхохотался до слез. Потом нет-нет да спрашивал: «И шведы, говоришь, пили за мое здоровье?» — и опять смеялся. Я так и не понял, обиделся Горький на меня или нет.

Вижу Гладкова смущенным, беззащитным. Наверно, увидев его таким, Горький только смеялся.

В эту зиму Федору Васильевичу шел семьдесят пятый год, имел он и нелегкий груз болезней, но душой был юношески молод. Он упорно работал, мечтал о путешествии.

— Этим летом обязательно побываю на Волге, на Каме, посмотрю гидростанции, моря, творения человеческих рук.

Глаза его загорались. У него была ненасытная жажда слышать и видеть...

1970

Л. Богданович ПРОСТОЕ ПИСЬМО

Кто-то мне сказал, что Гладков нелюдим, высокомерен... Какая неправда! Я не знала человека более внимательного и доброго к людям. Это я почувствовала и на собственном опыте.

Однажды прославленный писатель прислал голубой конверт — простое письмо — мне, незнакомому врачу, автору «Записок психиатра», первой, робкой и многострадальной книги.

Я сказала — простое письмо, но для меня оно казалось чудотворным, волшебным. Позволю себе привести его полностью.

«28/III-56 г.

Милая Лидия Анатольевна!

Ваши «Записки психиатра» я прочел с большим интересом. Они увлекают читателя не только смело взятой темой, темой оригинальной и редкой в нашей литературе, но и уменьем экономно, искренно, правдиво изображать очень скрытные проявления человеческой души. Пусть это клинические факты, но разве в клинике больной это — не человек?

Художественная литература имеет дело только с человеком и типически живописует его во всех перипетиях его жизни. У нас есть много туполобых критиков, которые с ужасом отвергают рассказы и повести, в которых изображаются люди с израненной и изломанной психикой. А как же быть с Достоевским, с «Черным монахом», с «Припадком» и др. рассказами Чехова? Как быть с Мопассаном, которого издают у нас чуть ли не каждую пятилетку?

Правда, это у Вас только «Записки», да еще «психиатра». Это обстоятельство делает книгу специфически клинической. И Вы правильно сделали, назвав её «Записками». Это человеческий документ, это скорей всего очерки, но не беллетристика. Однако есть в книжке вещи, которые поспорят в художественном отношении со многими рассказами наших писателей. Это особенно касается первых рассказов сборника, где Вы очень выпукло, скульптурно лепите характеры.

Писать Вы можете хорошо — это ясно: у Вас и рука набита, и есть чувство меры. Вы и слово чувствуете и относитесь к нему совестливо: пишете просто, без ненужного украшательства. Вам дорого каждое слово, потому что это Ваши думы, Ваша выстраданная мысль. Надо только убрать из текста иностранные медицинские термины, которые не выговоришь. Скажите это на простом, честном русском языке.

Желаю Вам дальнейших успехов. Напишите большую повесть.

С уважением Федор Гладков».

Кажется, на четвертый день меня осенила благоразумная мысль — поблагодарить писателя по телефону, извиниться за промедление, которое никаких оправданий не имеет.

Признаюсь, из робости я сделала это спустя еще день.

— Сегодня, а не сможете — завтра вечером жду вас у себя. Познакомимся. Адрес на конверте моего письма. До свидания! — сказал Федор Васильевич и повесил трубку.

... — Так вот вы какая! — услышала я голос Федора Васильевича, когда передо мной раскрылась дверь. — Ну, быстрее раздевайтесь, будем пить чай!

Признаюсь, я с удивлением смотрела на этого молодого в движениях человека, имя которого было Федор Гладков.

Вот он сидит против меня, и свет падает на его широкий лоб, лоб философа. Седые тонкие волосы словно светятся.

Главное — в его глазах. Даже очки не затеняют вспыхивающего блеска этих проницательных, умных глаз.

— Да ешьте же, наконец, ведь вы после работы! — вдруг почему-то рассердился он на меня. — Я знаю, что такое работа врача!

Писатель и его жена, добрейшая, ласковая Татьяна Ниловна, довольные моим хорошим аппетитом, угощали меня наперебой.

Потом началась беседа.

Как умел слушать Федор Васильевич! Схватив мысль собеседника, он начинал ее развивать, расцвечивать так, что она становилась совсем новой, увлекательной, красивой.

Во время разговора часто вставал с кресла, быстро ходил по комнате, останавливался в задумчивости. Так и в этот раз. Неожиданно остановился подле меня и, смотря не в лицо, а как бы в саму душу, спросил:

— Так какую же книгу вы задумали еще?

Я не была готова к этому вопросу. Поэтому в данную минуту не хотелось отвечать. Но все-таки я сказала:

— Книга будет называться «Глазами врача», и в ней мне хочется раскрыть секреты долголетия нервной системы.

— Почему нервной системы?