Воспоминания о Л. Д. Ландау

О Ландау можно вспоминать бесконечно. Он был многогранен и совсем не прост. Чтобы лучше понять каждого гениального ученого, хочется сопоставить его с равным по масштабу геннем в других сферах человеческого духа. Для меня Ландау стоит рядом с Моцартом: то же совершенство творений, жизнь на вершинах успеха и в бездне несчастий и, наконец, трагическая гибель. Есть еще нечто, что называют демонизмом Моцарта и чего я не умею назвать у Ландау. Да и вообще многое в нем остается для меня загадкой. Сказываются разделявшие нас поколения и, увы, интеллектуальная дистанция.

Я. Б. Зельдович ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УЧИТЕЛЕ

ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ

Очень трудно писать о Дау, зная, что скоро наступит его восьмидесятилетие. Для нас, для всех, кто знал его лично, в памяти остался живой, быстрый, остроумный, молодой — и умственно и физически — необычный и близкий человек. Все кажется, что, не случись непоправимой аварии в 1962 г., и Дау остался бы таким же, в расцвете сил, пятидесятилетним.

Когда автору за семьдесят, то к слову «пятидесятилетний» хочется добавить «молодой». Но я ведь знал Дау и совсем молодого, двадцати с лишним лет, в модной курточке с позолоченными пуговицами, еще в довоенном Ленинграде. Вспоминаются отдельные эпизоды (о них позже), но за ними стоит нечто большее: роль Учителя — с большой буквы.

Дау создал определенный стиль теоретической физики, требование точности и безупречной логики, требование выяснения всех качественных сторон рассматриваемого явления. В то же время он считал возможным после такого выяснения абсолютные величины брать из опыта.

«Так экономится время, а жизнь коротка» — поговорка, трагически оправдавшая себя в данном случае.

Вспоминаю эпизод: Дау приехал уже из Москвы в Ленинград прослушать и проконсультировать теоретическую группу Института химической физики. Во главе группы стояли Яков Ильич Френкель и ныне здравствующий Лев Эммануилович Гуревич. Я был на положении младшего: меня учили физике, но могли и послать за пивом… Естественно, что я привозил и увозил Дау на консультации на институтском автомобиле. В последний день я повел его в бухгалтерию института.

С изумлением я увидел Дау, пересчитывающего полученные деньги: «Дау, вы ведь учили нас, что считать надо только по порядку величины, но и так ясно, что вам дали не в 10 раз меньше положенного». Дау смутился лишь на мгновение и тут же ответил: «Деньги стоят в экспоненте…»

Огромным счастьем для нашей науки было то, что Дау работал с Петром Леонидовичем Капицей. В трудный 1938 г. Капица со всей твердостью и беря на себя всю полноту ответственности выручил Ландау и дал ему «все, от любви до квартир». Подставим вместо поэтической «любви» открытие сверхтекучести: как и обещал правительству Капица, Дау с блеском создал теорию сверхтекучести.

Я уверен, что о курсе «Теоретическая физика» Ландау и Лифшица напишут и хорошо напишут другие. Это общее нашо достояние, другого такого всеобъемлющего и вместе с тем выделяющего главное курса нет нигде.

Дау никогда и никому не отказывал в консультации. Иногда, правда, консультация оказывалась краткой. Все мы помним недоумение Дау: «Почему Н. Н. на меня обиделся?! Я ведь не сказал ему, что он дурак, я только сказал, что работа идиотская…».

Все современные физики-теоретики во всем мире в той или иной мере ученики Дау благодаря знаменитому курсу. Но есть еще и узкая группа физиков, принадлежащих собственно школе Ландау, прямых его учеников и сотрудников. К этой группе, я, к сожалению, принадлежу лишь наполовину…

Незабываемыми останутся дискуссии с Ландау. Впрочем, слово «дискуссия» кажется неподходящим: Дау коротко, часто язвительно, высказывал свое мнение, а я уходил для «домашнего анализа» положения. Впрочем, иногда я и возвращался… Дау не был хладнокровен или беспристрастен. На его глазах творилась в Копенгагене квантовая механика. Ему принадлежат первые применения квантовой механики к молекулам, к электронам в металле, к ядерной физике.

Он необычайно зорко видел намного ходов вперед попытки извратить принципы квантовой механики. В дискуссиях он был беспощаден.

Дау был щедрым: до сих пор со стыдом вспоминаю, как он предложил мне задачу об устойчивости пламени. Я ошибся в расчетах, Дау не укорял меня, он сделал правильную работу, живущую до сих пор.

Были ли недостатки у Дау и надо ли о них писать? Сегодня мне кажется, что Дау и его ученики несколько отгораживались от других, также очень сильных научных школ. В этом можно усмотреть две стороны. Негативная сторона не нуждается в разъяснении. Однако есть и не менее важная — позитивная — это принципиальное непризнание авторитета чьего-то имени или звания. В этом отношении позиция Дау безупречна, потому что он и сам никогда не претендовал на то, чтобы его слова, его утверждения принимались на веру. Дау не давил своим авторитетом — он «давил» своей логикой, талантом, быстротой ума.