Воспоминания о Максимилиане Волошине

Поражала массивная плотность всей его фигуры: не чрезмерная полнота, скорее - мощь.

Одет он был в какую-то хламиду, коричнево-лиловую, доходящую до щиколоток, подпоясан каким-то толстым шнуром, почти веревкой. На босых ногах - чувяки, как, впрочем, у всех бывших на террасе, кроме матери Макса.

Еще одно: его густые волосы, не курчавые, но плавно-волнистые, были перевязаны жгутом из трав. Каких? Пусть сам Волошин перечислит названия:

Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.

Если его мать (правда - ростом не вышла) была похожа на вождя древнегалльского племени, сам Волошин напоминал главного друидического жреца.

Макс внимательно-мягко посмотрел на мою сестру.

- Вы - Белла Фейнберг?

- Да, Максимилиан Александрович.

- Это имя вам подходит. Зовите меня, как все тут называют: просто Макс!

Белла улыбнулась. Кажется, в первый раз, как мы приехали в Коктебель.

- А вы - Леня? Вы - художник?

- Ну что вы, Максимилиан Александрович! Я только начал учиться рисовать...

Макс подошел к матери - и что-то ей тихо сказал. Что именно? - не знаю.

Та обратилась к Лиле, если не сурово, во всяком случае - твердо.

- Лиля! Приехали ваши гости. Вы их пригласили к нам сюда. При чем тут Манасеины? Зачем вы, даже не поговорив со мною, посылали Сережу? Вы можете спать вместе с Верой. Вот - одна комната для Беллы и Лени. А Маню я сама устрою. Все в порядке.

В дальнейшем я почти везде буду называть Максимилиана Александровича просто Максом. Не только потому, что я так называл его двести пятьдесят дней. Не только оттого, что так его именовали - в своих воспоминаниях сестры Цветаевы. Я заметил, что Макс не очень-то любил, когда его имя произносилось полностью с отчеством. Более того: для меня "Макс" - нечто большее, чем имя, чем наименование или прозвище. "Макс" - своего рода иероглиф, который я пронес в своей душе почти три четверти века. "Макс" есть Макс. Иногда я буду произносить "Волошин"

Елена Оттобальдовна сошла с террасы в сад - и начала дуть в свою маленькую трубу. Раздались звуки, то -звонкие, то - хриплые, лишенные какого-либо музыкального смысла. Призыв к обеду. Я это понял, когда какая-то женщина принесла груду тарелок.

- Еще три прибора! - сказал Макс.

- Макс! Макс! Бога ради, никаких обманов! Мы все так от них устали, сказал Сережа.

- На этот раз - никаких обманов и не будет. Смысл этого краткого диалога я вскоре понял. Сперва он показался мне чрезвычайно странным.

Нам выделили три места за дощатым столом - без скатерти. Эти места были по правую руку от Пра - и наискосок против Макса. Двое суток в поезде я питался кое-как. И сейчас был рад по-настоящему пообедать.

КТО СИДЕЛ ЗА СТОЛОМ.

"КОКТЕБЕЛЬСКИЕ СОНЕТЫ" МАКСА

Разрешите мне привести сонет Волошина - под заглавием "Обед":

Горчица, хлеб, солдатская похлебка, Баран под соусом, битки, салат, И после - чай. "Ах, если б, шоколад!" - С куском во рту вздыхает Лиля робко.

Кидают кость; грызет Гайдана Тобка; Мяучит кот; толкает брата брат... И Миша[132] с чердака - из рая в ад - Заглянет в дверь и выскочит, как пробка.

- Опять уплыл недоенным дельфин?

- Сережа! Ты не принял свой фитин!

Сереже лень. Он отвечает: "Поздно!"

Идет убогих сладостей дележ.

Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж.

И медлит Пра, на сына глядя грозно.

По поводу этого сонета я еще должен буду сказать несколько слов. В частности - об "уплывающем недоенном дельфине".

Происхождение "Коктебельских сонетов" Макса. Дело в том, что шестнадцатого мая праздновался день рождения Волошина. ... К этому дню Макс собственноручно сколотил фанерный ящик - вроде почтового - и прибил его к стене на террасе. Было предложено всем желающим опустить в гостеприимную щель любые шутливые (а также и серьезные) стихи и рисунки, карикатуры, смешные пожелания - любые творческие подарки.

И вот - сам Макс, без подписи, опустил в ящик рукопись семи "Коктебельских сонетов". Подарок себе самому и всем другим.

В них, как на ладони, можно различить главные особенности жизни, нравов, характеров всех членов "обормотника". ...

Но вот сейчас я сижу впервые за этим обеденным столом, и прямо против меня, на южной стороне стола, сидит Сережа Эфрон. И рядом с ним - его юная жена - Марина Цветаева. ...

Дальше - во главе стола - сидел Макс - с удивительно обширной головой (море волос), с лицом не то древнерусского богатыря, не то - старшего брата Садко (ему бы весла в руки), не то - галльского жреца, не то - эллинского Зевса... Он изредка сосредоточенно шутил, на что Лиля - его соседка по столу - отвечала уже знакомым мне, звонким дробно-заливчатым смехом. И рядом с ней сидевшая ее сестра - младшая - Вера Эфрон, с еще более поражающим глубоким взглядом необычайно больших серых глаз, усмехалась тихой, слегка грустной улыбкой...

На северной, длинной стороне стола сидели мы - трое новоприбывших; Елена Оттобальдовна, распоряжавшаяся едой: разливавшая суп или борщ, распределявшая порции второго блюда, - и рядом с ней пожилая, совсем седая ее знакомая, скоро уехавшая. Не помню ее имени, откуда она. Не ее ли Макс в шутку - называл Dame de pikue[133]. Она помалкивала. Не помню ее голоса.