Воспоминания о моей жизни

В это время произошло два крупных скандала вокруг фальшивых де Кирико. Один из них был связан с подделкой из Национального музея современного искусства в Париже, другой — с двумя фальшивками, появившимися в каталоге, изданном ни много ни мало под эгидой ЮНЕСКО. Что касается скандала в музее Парижа, дело было так: однажды в Риме в одной библиотеке, я листал энциклопедию современной живописи, изданную под редакцией французского издателя Hazan. Я обратил внимание на то, что посвященную мне критико-биографическую статью, кстати сказать, недостойную и тенденциозную, сопровождает репродукция фальшивой метафизической картины с контрафактной подписью. Я купил энциклопедию, отнес ее фотографу и попросил сделать фотографию с репродукции фальшивки. Увеличенную фотографию я послал директору Национального музея в Париже, которого звали Дориваль. В письме, приложенном мною к фотографии, я сообщал, что картина из их музея — чудовищная подделка, выражал свое удивление по поводу того, что в Национальном музее экспонируются фальшивые работы, и предлагал изъять ее из экспозиции. Не тут-то было! Господин Дориваль повел себя, словно бешеный пес, сорвавшийся с цепи. На мое письмо он не ответил, но собрал в Париже журналистов на пресс-конференцию и там оскорблениями в мой адрес излил свой гнев малообразованного интеллектуала-модерниста. Он заявил журналистам, что картина — подлинник, что метафизические картины я систематически объявляю подделками, поскольку, как он считает, меня раздражают высокие цены, которые они имеют на американском рынке. Эту старую песню о «высоких ценах на американском рынке», именно о себе, а не о других известных художниках, я слышу уже давно. Все это чудовищный вздор! В целом господин Дориваль в высшей степени оскорбительных выражениях заявил, что картина является подлинником. Тогда я послал ему второе письмо, где сообщал, что передам итальянским и иностранным журналистам фотографию фальшивки, а также назову им имя директора музея и объясню обстоятельства дела. И пока я не получу уверений в том, что картина будет изъята из музея, я буду продолжать делать заявления по этому поводу и разоблачать господина Дориваля. Тогда в Париже состоялась еще одна пресс-конференция, и господин Дориваль сообщил, что он убрал картину из зала, где она экспонировалась, но не потому, что это подделка, а потому, что это плохая картина. Таков образ мыслей, скажу даже, логика тех людей, что сегодня в Париже заправляют современным искусством. Некий господин директор некоего национального музея покупает картину, тратит на нее, как это делают все директора музеев, средства налогоплательщиков и выставляет ее в музее. Когда же через пять лет, на протяжении которых картина постоянно находится в экспозиции, предполагаемый автор говорит ему, что это — фальшивка, и он понимает, что дело принимает плохой оборот, — объявляет, что убрал ее потому, что картина плохая, а не потому, что это — подделка. Воистину, постыдным современным искусством сегодня занимаются именно те люди, которых это псевдоискусство заслуживает. Необходимо также поставить в известность, что с господином Доривалем в Музее современного искусства сотрудничает господин Жан Кассу, великий жрец модернистского масонства. Этого сверх меры уважаемого господина часто приглашают в Италию, любезно оказывая ему честь быть свидетелем вручения премии Мардзотто или ей подобной, учреждаемых различными псевдомеценатами с единственной целью — ускорить распад культуры.

Скандал с фальшивым де Кирико еще раз показал, как мало в Италии делается для поддержки нашего престижа и защиты наших интересов за рубежом. Представьте, что бы случилось, если кто-нибудь из псевдознаменитостей Парижской школы, например Матисс или Брак, узнал бы о том, что в итальянском музее экспонируется его фальшивая работа с контрафактной подписью, и после его справедливых протестов с ним здесь обошлись бы так, как господин Дориваль обошелся со мной в Париже. Думаю, по меньшей мере это был бы дипломатический казус. Посол Франции в Риме выразил бы протест и принялся требовать полной сатисфакции для соотечественника, и я уверен, что честь француза, с бесконечными поклонами и извинениями с нашей стороны, была бы восстановлена. В моем случае, напротив, в Италии никто не шелохнулся, и меньше всех волновался наш посол в Париже, который знал, разумеется, обо всем из парижской прессы, а кроме того, был поставлен в известность относительно этого факта нашим атташе по культуре.