Воспоминания о моей жизни

Полной противоположностью агента сына Шлимана явился молодой студент инженерного факультета, который, судя по его одежде, был очень беден. Он немного говорил по-итальянски. Был он робок, почтителен и намеревался приобрести книги, необходимые ему для учебы. Однако цены превышали его возможности, но моя мать, растрогавшись, их ему подарила. Когда бедный студент бессвязно пытался выразить свою благодарность, руки его дрожали. Уходил он, прижимая пачку с книгами к груди. На следующий день моя мать получила написанное по-итальянски, хоть с ошибками, но в выражениях достойных и возвышенных, письмо, способное выдержать сравнение с лучшими письмами Гёте, мадам де Севинье и прочих известных авторов прошедших времен. Мать позвала меня с братом и вслух прочла нам письмо бедного признательного студента.

Настал день отъезда. Было решено по дороге в Мюнхен сделать несколько остановок в городах Италии. В Патрах мы погрузились на греческий корабль; корабль направлялся в Венецию, когда он миновал Бриндизи, началась страшная качка, и я почувствовал себя очень плохо. Добравшись до Бари, я упросил мать прервать наше путешествие на корабле и ехать до Венеции по железной дороге. Мой брат в одной из своих книг утверждает, что путешествие на корабле прервано было по причине моей морской болезни. Это правда, возможно, я, настойчивее, чем он, просил мать продолжить путешествие по железной дороге, но также верно и то, что брат мой страдал от морской болезни, по крайней мере так же, как страдал от нее я. Мать уступила моей просьбе. Прибыв в Венецию, мы расположились в гостинице «Луна», однако обедать ходили в ресторан под названием «Черный волос». Начались бесконечные изнурительные хождения по церквям, палаццо, галереям. К вечеру я чувствовал себя смертельно уставшим, поскольку весь день, задрав голову, рассматривал картины и фрески, так что к концу дня у меня ныла шея и ломило затылок. В ту пору в шедеврах Тинторетто, Веронезе и Тициана я разбирался не так, как теперь, то есть видел в них то, что видят все: раскрашенную картинку, простую иллюстрацию, воспринимал их поверхностно, получая относительное удовольствие. Думаю, что скуку, которую я испытывал тогда мальчиком, в такой ситуации испытывает немалое количество взрослых людей разных национальностей в разных странах с той лишь разницей, что, будучи в праве свободно распоряжаться собой, делают они это добровольно, что лишний раз доказывает безграничность человеческой глупости.

Я же, имей тогда возможность поступать по собственному желанию, предпочел бы сидеть целыми днями в кафе Florian, поглощая булочки с кремом и шоколадное мороженое, а не утомлять себя хождением по палаццо и галереям.

Из Венеции мы отправились в Милан. Город был в праздничном возбуждении в связи с выставкой, посвященной открытию Симплонского тоннеля. Большой раздел выставки был посвящен живописи, и целый павильон отведен под работы Сегантини и Превиати. На меня это собрание произвело очень сильное впечатление. Поэзия и метафизика работ двух великих итальянских художников глубоко тронули, буквально потрясли меня. Сегодня, возвращаясь к испытанным и пережитым мною ощущениям, я прихожу к выводу, что понять таинство и красоту живописной материи старой живописи значительно сложнее, нежели уловить поэтическую и метафизическую стороны произведения искусства. Мне было всего семнадцать, но уже тогда я не хуже, чем сегодня, понимал глубину и метафизику работ Бёклина, Клингера, Сегантини и Превиати, всех тех, кто независимо от художественных достоинств живописи раскрывал в ней нечто поэтическое, возбуждающее любопытство, странное, поразительное. Понимание же ценности живописной материи, открытие ее безграничной тайны — это то, к чему я пришел значительно позже, и значительно позже научился получать от этого открытия удовольствие. Но тогда, в Милане, я с энтузиазмом воспринял работы Сегантини и Превиати, в то время как еще за несколько дней до этого, в Венеции, меня оставили равнодушным Тициан, Тинторетто и Веронезе.

Теперь, когда я сравниваю радость и удовольствие от понимания литературной и метафизической сторон произведения искусства с удовольствием, доставляемым его сугубо живописными достоинствами, я нахожу второе удовольствие более глубоким и полным. Эту истину, как и многие другие, открыла мне Изабелла Фар, написавшая в одной из своих статей: «Удовольствие, которое доставляет созерцание произведения искусства, основанное на принципе понимания его содержания, — огромное удовольствие, но оно не полное».

Мы отправились в Мюнхен. Стояла ранняя осень. Ландшафты незнакомых доселе стран будили во мне любопытство. Заросли деревьев, новые запахи, непривычные для нас порядок и покой приводили меня в состояние блаженства.